Но это объект исследований, опытный образец. Он обречён на
известность. Однако лично он, маленький никому не известный
профессор, создавший такого монстра, перманентно постоянно в бегах,
прячется, живёт под личиной. Не имеет ни работы, ни карьеры, ни
даже собственного жилья, не говоря о репутации и славе. Но что
страшнее – так живёт и его семья, дочка с мужем и внуками. Дочку
люди королевы вроде не особо трогают, да и замуж она вышла второй
раз за местного, канадца, неплохого парня, клерка в
спиртоперерабатывающей компании. И он не оставил жену, поняв, что
они под колпаком спецуры, что им нельзя высовываться. Принял такую
жизнь – любовь способна на чудеса. Хотя какой мужчина не мечтает о
самореализации? Мигелю было плевать на себя, но никакой человек и
никакой отец никогда бы не пожелали подобного чаду.
…Но несчастным он был именно что человеком. В смысле, не считал
себя счастливым только как человек. А вот как учёный наоборот, был
небывало счастлив. Ибо совершил открытие, какое, возможно, никто не
совершит в ближайшие полтысячи лет, если в принципе кто-то
совершит. Его открытие, пусть и с боями, пусть с ущербом лично для
него, а ещё для сорока несчастных, таки разработали, довели до ума,
и даже создали два жизнеспособных прототипа – номер двадцать и
номер двадцать один. И судя по жизненному пути двадцать первого,
открытие не подвело, работают гены! И то ли ещё будет. А жертвы…
Да, сорок несчастных душ. Но иные куда более безобидные открытия
собирали куда более кровавую жатву, сколько таких было за историю
человечества? К сожалению, за всё нужно платить, и человечество
регулярно платит за научные открытия. Сорок убиенных в том бункере,
да какое-то количество уродов, кому подмешивали экспериментальных
генов, кого потом пришлось усыпить… Не такая и великая цена за
прогресс.
Так что нет, не чувствовал себя дон Мигель несчастной разбитой
калошей. Да, вечная жизнь под личиной, с охраной, буквально
растворённой вокруг, да, постоянные оглядки на куратора и королеву
– чтобы последняя его не вспомнила, а первая наоборот, помнила как
можно чаще… Но никто не говорил, что будет легко. Великие вещи на
то и великие – их нужно выстрадать.
Сети так и не было, а путь предстоял неблизкий, потому Мигель
выбрал из памяти браслета одну из последних скачанных записей,
пересмотренную до дыр. На ней с «двадцать первым экспериментом»
разговаривал один из его лучших в прошлом учеников, которым Мигель
по праву гордился. Он был его научруком на защите кандидатской, и
судя по тому, как взлетел парнишка, с задачей справился. Окошко
визора заслонило переднее сидение, и появился вид с камеры
внутреннего наблюдения типичной средней школы, показывающий
экзаменационный стол с четырьмя принимающими, и стоящего перед ними
с коконами визоров перед лицом молодого парнишку в типовой школьной
деловой форме. Диалог был интересным, и явно не школьного
уровня: