Плохо соображая, что делаю, я тут же кинулась к Томмасо.
- Огонь выключи, я отказываюсь есть горелое, — продолжил он низким голосом, а я стряхнула с щек набежавшие слезы. Я была так счастлива, что хотелось танцевать и петь на всех известных и неизвестных мне языках.
- Ах какой вы однако избалованный Ваше Высочество, — я пыталась добавить я звительности в голос, но в нем все равно слышалось только тепло и улыбка.
- Огонь, — продолжал требовать этот упертый баран, — иначе разжалую в посудомойщики.
Пришлось покориться этому невыносимому типу, но стоило мне только отключить огонь и отметить про себя, что кастрюля и в самом деле оказалась с гораздо более тонким дном, чем я могла предположить, а потому действительно начала подгорать, как я тут же бросилась обратно к Томмасо.
Уж теперь-то никто не мог мне помешать или упрекнуть хоть в чем-то.
- Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась я.
-Бывало и лучше, — ответил мне этот ужасный человек, а мне тут же захотелось приложить его чем-то. Спасал его только тот факт, что я боялась сделать хуже.
- Альберто, я серьезно! Рана на твоей руке какая-то странная и липкая, и я совершенно не знаю, что с ней делать, — поспешила поделиться я своими тревогами.
- Ну я же открыл глаза, значит, все не так уж плохо, — я не сдержалась и скривилась, мне бы его оптимизм!
- И пожалуйста, зови меня Томмасо, я уже привык и мне, — в этот момент он посмотрел мне в глаза, а мое сердце сделало кульбит, а затем подскочило, куда-то в район горла, — мне хотелось бы, чтобы я был для тебя особенным, насколько это только возможно.
Тут мне безмерно захотелось сказать что-то глупое и корявое, что-то, что могло бы испортить этот волшебный момент, но я просто не смогла.
В его словах была столь невыносимая боль и сладость, что слезы непрошенными ручейками потекли по моим щекам.
- Мими не плач! Только не плач! Я знаю, что мы не сможем быть вместе, но просто поверь мне, что я сделаю все, все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.
Мои слезы уже начали переходить в судорожные рыдания. Я даже больше злиться на него не могла, просто сидела рядом и плакала.
Томмасо молчал.
И только плотно сжатые скулы говорили мне о том, что ему не все равно.
- Давай поднимем тебя и осмотрим твою рану, заодно и покормим, — прошмыгала я, когда, наконец, смогла хотя бы немного успокоиться. Томмасо тут же совершил попытку сам подняться с постели, вот только лицо его скривилось от боли и он вновь обессиленным упал на подушки.