— Останови, я хочу пройтись. — Приказала я и Чуань-Чуань, снова
засуетилась:
— Мисс, разумно ли мне… — она запнулась указав руками на
платье.
— Разумеется разумно,— оборвала я. — Госпожа подарила тебе
платье. Или ты презираешь мой подарок?
— Как можно,— Страдальчески протянула Чуань-Чуань, не смея
поднять на меня взгляд. Вот и отлично.
В списке мест обязательных к посещению магазин тканей, магазин
румян и ювелирный магазин. День сегодня на удивление приятный, а в
конце месяца ожидается крупный прием, так что на улице сегодня
немало девиц из влиятельных семей, что мне безусловно на руку.
почти сразу за спиной послышался шепот:
— А кто эта дама?
Я редко покидаю Зимний дворец и еще реже посещаю обязательные
для девицы моего положения мероприятия, так что ничего
удивительного, что меня многие не знают. Многие. Но не все.
— Это старшая дочь секты Бай, у нее слабое здоровье, ничего
удивительного что ты ее не знаешь.
Я склонилась над витриной с румянами разглядывая новые продукты.
Карминовые в маленькой покрытой позолотой ракушки, нежно персиковые
в вырезанном из ледяного нефрита персике, розовые в шкатулке из
резного дерева, глаза разбегались. Впрочем, выбор делают только
дети.
— Лавочник, упакуй!
Моя фраза удачно наложилась на разговор стоящих чуть в отдалении
девушек:
— А та, что рядом с ней, в белом платье?
— Не знаю, может дальняя родственница. Все же похожее платье
было на мисс Юлань, оно дорогое.
— Чуань, расплатись. — бросила я и не дожидаясь горничной
двинулась к выходу из лавки.
— Да, госпожа!
Вдогонку мне послышалось удивленное:
— Горничная?
Думаю уже к вечеру, весь небесный город будет знать, что Бай
Юлань, надела на цветочный банкет платье горничной. Женская зависть
страшная вещь. Да, возможно с моей стороны это не красиво, но как
приятно.
Небо. Синее-синее. Не тронутое ни единым следом облака. Такое
чистое и прозрачное, каким оно бывает не каждый день. Безмятежное.
Равнодушное. Далекое. Идеальная иллюстрация к словам Чжуан-цзы:
настоящее счастье — недеяние. Кисть медленно скользила по листу
рисовой бумаги, оставляя за собой чернильный след, блестящий и
плотный, словно изгиб шелка в руках танцующей девушки. Ветер
путался в бамбуковых подвесках, и только этот звук нарушал тишину
моего зала. В каллиграфии я находила успокоение, ценную возможность
усмирить демонов моей души и возможность хоть на время смирить
гордыню. На время. Очень короткое время. Дедушка не раз говорил,
что люди часто болеющие, лишенные чего-то, что есть у всех
окружающих их людей, либо становятся светлыми, исполненными
благодати и покоя, находя счастье в смирении, либо становятся
мрачными и угрюмыми, потакая своим порокам. Мой случай —
второй.