– Понимаю ваши опасения, товарищи, – произнес Председатель, – но не разделяю их. Мы ведь не нежные барышни, а закаленные испытаниями мужчины. И если кому-то перец ударит в нос, то ничего страшного. Для подобного случая я распорядился обеспечить всех салфетками.
И в самом деле, каждый участник совещания был снабжен набором одноразовых бумажных салфеток, ничем не отличающихся от тех, которыми пользуются в Корее. Носовые платки в этой стране считались табу. Для корейцев была невыносимой сама мысль о том, что лоскут материи, смоченный отвратительной на вид слизью, кто-то использует неоднократно и носит в кармане наряду с другими предметами обихода.
– Приступайте, – повысил голос Председатель.
Седьмой, как сомнамбула, поднес мешочек к лицу и втянул ноздрями едкую перечную пудру, от которой в носоглотке не просто запершило, а засвербило так, что хоть плачь. Выступившие слезы замутили общую картину. Ничего не видя и не слыша, Седьмой запрокинул голову, плаксиво сморщился и оглушительно чихнул, едва устояв на ногах. Тем, кто сидел, приходилось не слаще. Одни беспрестанно издавали отрывистые носовые звуки, другие попискивали, деликатно зажимая ноздри, третьи, выронив мешочки, терли слезящиеся глаза или слепо нащупывали салфетки. Все было как в тумане. Отчаянно чихающие, постанывающие, судорожно вздрагивающие мужчины не сразу заметили, что один из них ведет себя не так, как остальные.
Сделавший понюшку перца Двенадцатый не принял участия в общей вакханалии. Он не чихал, не прикрывал лицо, не порывался вытереть нос. Он просто замер с выпученными глазами и широко разинутым ртом, откуда внезапно повалила обильная слюна. Его физиономия сделалась лиловой, как у висельника.
Первым почуял неладное Седьмой, который не только рискнул воздержаться от второй понюшки, но и отважился подать робкий голос.
– Товарищ Председатель, – гнусаво произнес он, придерживая нос бумажной промокашкой, – Двенадцатому плохо!
– Надеюсь, что так, – невозмутимо кивнул Председатель. – Заботливый дядюшка малолетнего насильника этого вполне заслужил.
– Чхи! – неслось со всех сторон. – Чху! Чхе!
Слюна, стекающая на подбородок Двенадцатого, сменилась пеной, окрашенной в цвет желчи. Он силился приподняться со стула, но всякий раз падал обратно. Крышка стола, за которую он держался с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку, мелко дрожала. Вибрацию ощутил каждый, кто соприкасался со столом. Чихание пошло на убыль.