И когда я вспоминаю наше катание на тележках, Сева перестает казаться мне Зигфридом, эйдосом фюрера, генератором вселенского зла. Мне сдается, что задача его была намного сложнее, как у всякого соблазнителя – не только показать исчерпанность старой игры, но и привести к новой, запретной и коварной. И, как и всякому соблазнителю, ему пришлось быть совершенным и в той, и в другой игре, иначе он не смог бы наглядно продемонстрировать их пределы, их тайные цели: бунт как изнанку любой предопределенности в первом случае и смерть как вершину любой свободы во втором.
И когда я думаю об этом, нордический облик Севы мне кажется исполненным совсем другого смысла – это уже Локи, хитрый Локи, вечно строящий богам всяческие каверзы, вечно открывающий людям то, что им бы не следовало знать, – например, сладость и непредсказуемость свободного полета. Локи, который, вопреки воле асов, оделил выточенные ими деревянные фигурки свободной волей и сделал эти деревяшки людьми.
Но кем бы ни был Сева, чьим бы орудием ни являлся, все мы должны быть ему благодарны: он познакомил нас с принципом индивидуального катания на молочных тележках с закрытыми глазами и широко раскинутыми руками и разуверил в необходимости каждодневного взятия Рейхстага Красной армией.
Он возвращался домой по узенькой асфальтированной тропинке среди кустов, которая была проложена по окраине рощи, окружавшей военный госпиталь. Некогда это был монастырь; самые высокие и древние дерева были посажены, видимо, еще монахами.
Растерянная желтоватая луна кривлялась в разрывах облаков. Дождь прошел недавно; капли все еще срывались с ветвей и листьев.
И тут сзади послышались шаги, которые не были отзвуком его собственных. Обернувшись, он обнаружил, что метрах в тридцати за ним кто-то идет. «Не стоит беспокоиться, – подумал он. – Это солдатик возвращается со свидания в госпиталь, или врач идет на дежурство».
Тем не менее пульс его стал частым, а ноги сами собой заспешили. Что тут поделаешь, ночные шаги за спиной всегда действовали на него подобным образом.
Особенно здесь, на этой мрачной городской пустоши, по соседству со старым моргом и с теми местами, куда мальчишкой он бегал смотреть, как ковши экскаваторов, рывших котлован под новые больничные корпуса, вычерпывали из подземных склепов масляно-желтые кости монахов и таинственно безглазые их черепа…