Но это была реальность. И чем больше смотрела Вероника на эту елочку, тем ясней осознавала, что сможет расстаться с ней только под страхом смертной казни. Нет, теперь это ее чудо. И она никому его не отдаст. Да, эти вещи – клад, но ведь картина-то ее, и ничего она этому государству не должна. Хватит с него того, что оно и так на халяву у своих граждан конфисковало. Да она и не скажет. А если здесь такие сокровища, то что же было в картинах, остававшихся у Клавдии Михайловны? А что может быть в тех, что в антикварном салоне? А может, только у нее клад? Ведь с теми, что предназначены для аукциона, тоже нужно что-то решать. А вдруг и там что-то есть? Придется этому жуку Николаю Анатолиевичу рассказать, ведь просто так работы вскрыть не удастся. В конце концов ему можно показать только браслет. Про елочку все же лучше промолчать, а браслет и так его заинтересует. Он ведь тоже ничего. Болин, как никак.
Чудо ведь был ювелир, но этого чуда у нас в музеях, что называется, полторы вещи. Вся его беда была в том, что он делал те украшения, что так любили носить императрицы, королевы и жены пламенных революционеров. Он умел найти подход к их сердцам. Вот почему его вещи так охотно разворовывались, а затем «цивилизованно» распродавались советской властью с различных аукционов. Если фирма «Фаберже» в момент революции работала в России, то вот Болин, обладая, наверное, каким-то особым чутьем, еще в 1916 году взял и закрыл свой торговый дом и мастерские и всем кланом выехал на историческую родину в Швецию. И нельзя было ни провести обыск с конфискацией в магазинах и мастерских, ни конфисковать клейма, как это случилось с Фаберже, – только украшения, что так любили русские титулованные красавицы. Да что говорить, это для нас сейчас он легенда, а для молодого Юдина, который ограбил ту несчастную, это была очередная цацка. Может, девушке своей хотел подарить. Есть же воспоминания о том, что в первые месяцы революции магазин Фаберже не знал отбоя от покупателей. Только теперь это были не великие княгини, а матросы и горничные. Вот так и владельцем этого браслета стал революционер. А той, прежней владелице, он, наверное, был очень дорог. Иначе зачем эти даты: 1890—1892.
Вероника надела браслет на руку. Нет, определенно, сапфир – ее камень. Что-то в нем есть притягательное. Эти два бриллианта хоть и тянут почти на карат, но они здесь не главные, а именно он, глубокий камень со «звездой» внутри, царственно расположившийся на фоне потемневшего золота. Недаром его так любила знаменитая Матильда… Матильда… Стоп! Нет, этого просто не может быть… Это же не сказка… Вероника, пытаясь не упустить нахлынувшее воспоминание, порылась в книжном шкафу, вытащила непритязательную книжицу, отпечатанную на уже пожелтевшей газетной бумаге, уже рассохшуюся, с загнутым глянцевым переплетом – «Воспоминания Матильды Кшесинской». А вот и та фотография. На ужасного качества снимке была изображена еще совсем юная балерина. Ее руку украшает такой же браслет, что сейчас на запястье Вероники.