Неожиданные кровавые развязки. α, β, γ - страница 5

…а бояться больше всего на свете надо знаешь чего, ну, знаешь? а я тебе скажу, чего – сложных переживаний надо бояться, то есть если тебе вдруг «чего-то не того» или там «смысла не хватает» или ответов каких-нибудь, то, если ты не последний мудозвон, то ты поймешь, что есть всего три варианта: или алкоголь, крепкий, или спорт или боль, ну, а если тебе инстинкт самосохранения не позволяет самому себе по морде @бнуть, то можно пойти на тренировку по тайскому боксу, разово, причем куда-нибудь не в центр, а в Черемушки, или, если здоровья бухать нет, пробегись, например, километров семь, вот и все переживания, понял меня, Ошмёток, – немолодой бармен наполняет бокал пива и обращается к лохматому парню, который сидит за стойкой, понуря голову и возражает устало и как будто привычно, и мне кажется, что тоже уже слышал эту жлобскую проповедь; – ну вот, сам себя послушай: бухать здоровья нет, а бегать километры есть? чушь несешь, – да тебе же ни то, ни другое недоступно, так что не умничай, сиди слушай и жди себе, вон, табло твоё, понял Ошмёток? а тебе чего, как обычно? – это бармен обращается ко мне, – «не понял, ты меня знаешь что ли?» – башка раскалывается от похмелья и попыток вспомнить, как я попал сюда вчера; – бармен рассматривает меня, «ты меня помнишь со вчера, наверное, а я ни черта не помню, я один был или кем то?» – ну вообще то быть в абсолютном одиночестве – это самое труднодостижимое положение и, возможно ли оно вообще – это сложный теоретический вопрос, – я удивленно поднимаю голову, бармен стоит ко мне спиной и расставляет бутылки; «чего?» – он поворачивается и вопросительно глядит на меня, «я один был здесь вчера?» – спрашиваю раздельно, – один, да ты не переживай, – лицо мужика растягивается в насмешливую улыбку, – еще пару лет и привыкнешь, – мне становится чуть не по себе, что за намеки? – «ты за меня не бойся дядя, не сопьюсь», пытаюсь изобразить расслабленность, но тело ломит и сдавливает голову, – да, я не про то; смотри-ка он еще не понял, – обращается бармен к Ошмётку, – я чувствую внезапную злобу и говорю сквозь зубы глядя умнику прямо в глаза, что у меня раскалывается голова и хорош ржать, и лучше скажи, как сюда вызвать такси, при этом я указываю на открытую дверь бара, за которой в сумерках быстро движется плотная толпа людей, и они не заглядывают бар, проходя мимо, а шагают молча, только шуршат и топают ноги по перекопанной улице; я поворачиваю голову к бармену, а его уже нет, грустный лохматый Ошмёток смотрит а меня с сожалением, ты, конечно можешь снова попытаться дойти до угла, там стоят машины, но лучше оставайся здесь, бесполезно уходить; я думаю, «что за херня он же вроде не кривой…», тут возвращается бармен, – ну, что будешь? – «а что есть?» – пиво, ром, текила, бренди, – «какой бренди?» – с названием бара, – «а пиво?» – с названием бара? – «а водка?» – с названием бара, – «не понял…» – ты чё тупой – все с названием бара, – и тычет мне в нос облепленное скотчем меню: «водка» и в кавычках слова «Название бара», «пиво-Название бара» и так про все варианты, – я выкатываю глаза, – «а какое название бара?» – бармен резко наклоняется ко мне, от него пахнет одеколоном, – не шуми, сука, не зли Уголька, – вдруг что-то сдёргивает меня за штанину с высокого стула, огромный чёрный пес сжимает зубами мою штанину, оскалившись рычит и смотрит снизу вверх красным глазом, – тише-тише Уголек, – лохматый Ошмёток гладит пса по голове, тот отпускает меня, оставляя мокрое слюнявое пятно, и клацает зубами воздух, стараясь укусить парня за руку, я соображаю, что собака – это уже слишком, и быстро направляюсь к двери, пытаюсь втиснуться в поток пешеходов, но не могу, они выставляют руки и выталкивают меня обратно внутрь бара, все разом, жутко повернув ко мне бесцветные пустые лица, – да, ты куда? – слышу сзади голос бармена, оборачиваюсь, и теперь фокус внимания обращается на помещение, которое – какой-то полубар, полу-парикмахерская, за круглыми столиками вдоль стен и посередине зала со свечами сидят заросшие волосами мужчины разных возрастов, кто просто лохматый, кто с дредами, кто с афрокосичками, а около столиков стоят молодые парни в оранжевых буддийских балахонах, с красными точками в две параллельные линии по лысым черепам и машинками бреют угрюмых мужиков, в глазах которых отчаяние и безразличие, боль и апатия; над баром я вижу огромный экран как в фаст-фуде, который не заметил, сидя за стойкой, и на экране номера, аоколо каждого номера таймер с обратным отсчетом, а, да, номера – это номера столов, в центре каждого столика есть номер, напечатанный на мятой сложенной уголком бумажке, но большинство таймеров состоит не из двух как обычно а из пяти-шести цифр, что это? секунды – минуты, часы – дни, месяцы? годы? «что за бред!» внезапно в дальнем конце зала еще один столик загорается дрожащим рыжим светом, два шаолиня в балахонах приглашают меня сесть, один поднимает бумажку с номером, я вглядываюсь, не могу разглядеть, – что, слепошарый, не видишь? две тысячи девятьсот триста восьмой, – это бармен; я смотрю на табло, нахожу этот номер и вижу: 19:6:21:3:12 и секунды, обратный счет, бармен улыбается: – видишь, почти угадал, двадцать лет, – я зажмуриваюсь, как будто стараясь сбросить хмель… «что это за бред!» – вдруг сбоку истошный крик: – Уголек! Уголек! Кто-то убил Уголька?!? – разжимаю веки, полная темень, свечи погасли в зале беготня и суматоха, люди снуют вокруг меня, я чувствую смрадное дыхание то справа то слева, замелькали фонарики смартфонов, – Это ТЫ убил Уголька, сука? – прямо передо мной волосатая сморщенная рожа, освещенная фонариком снизу, кто-то хватает меня и тащит вбок, наклоняет мою голову к полу, и в прыгающем свете я вижу распластанное тело той огромной черной собаки, лежащей на боку, шерсть блестит от густой крови, пузо вспорото, но ещё подрагивает, кишки медленно выкатываются наружу, конвульсия дергает за желудок изнутри, и руки, которые держат меня, ускользают, я ломлюсь, через труп собаки за барную стойку, там должна быть кухня и выход во двор, бегу, спотыкаюсь, ступеньки бл@, за барной стойкой еще один зал, он огромный, здесь есть окна, узкие окна вверху высоких стен, как в камерах, из них льется голубой лунный свет, и я вижу, что зал необъятен, он кишит людьми, лысые и волосатые, в балахонах и в тряпье, беспорядочно бегают и шепчут себе под нос, причитая: – кто-то убил Уголька! кто-то опять убил Уголька! таймеры обнулились! таймеры обнулились! сейчас, сейчас, сейчас начнётся! – я пробиваюсь через толпу, вижу выход в другой зал, тоже ступеньки, там такая же беззвучная суматоха и кучи состриженных волос на полу, они шевелятся, расползаются в разные стороны, меняют форму, стон, лохмотья волос замирают на месте, начинают дрожать и из них лезут руки с растопыренными пальцами, вверх, вверх к потолку, свиваются змеями, они хватают мечущихся людей, а те не кричат, пытаются вырваться молча, скуля, как тихие сумасшедшие, а голос, который орал в баре, теперь звучит здесь сильнее, режет уши мегафонными частотами: – вы ошметки, вы обрубки, вы никчемные отребья чьих то жизней, подобия чьих то мусорных ипостасей, вы состриженные вонючие лохмотья, на место, всем сидеть, всем ждать! – «куда, куда бежать? выход, где?» – покосившаяся дверь справа, раковины с мыльной пеной через края, кухня, здесь выход! – бегу по длинному коридору и вместо двери – глухая стена, возвращаюсь назад, «ошметки» потерянно мечутся, бормоча, голос орет, кучи волос ползут по полу разгребая скрюченными руками, дверь, там дверь! перескакиваю через кучи, плечом вваливаюсь в другую комнату, падаю в липкую густую лужу, дверь медленно запахивается за спиной, я вскидываю голову, зал обит бардовым бархатом, вдоль стен низкие бархатные диваны, по периметру – длинное узкое зеркало посередине стены на уровне глаз, в клубах кальянного дыма, сцепившись дерутся пары одинаковых мужчин, один методично втыкает другому в лицо разбитую бутылку, другой, схватив за волосы, вбивает башку соперника в пол, третий стоя беззвучно месит коленом живот своего размякшего двойника, я пытаюсь встать и поскальзываюсь в луже, нахожу точку опоры, поднимаюсь, сжимаю липкие в густой жиже кулаки, клубы дыма расползаются и прямо передо мной в центре дивана у стены с поджатыми под себя ногами сидит Ошмёток, парень, который был у бара и оттащил от меня чёрного пса, он голый по пояс, лицо покрыто коркой прыщей, всклокоченные волосы торчат копной, лицо растягивается в приветливом оскале, и я вижу, что у него нет половины зубов, вокруг, тихо как в вате, только хлюпанье крови на полу, сопение дерущихся, Ошмёток медленно поднимает руку, указывая на меня пальцем, и вдруг изо всех сил визжит: – вот он! вот он! Ошмёток, ошмёток! – от внезапного крика голову хватает спазм, в ужасе я бегу к нему, разжимая липкие кулаки, наотмашь бью тыльной стороной руки по уху, голова его отворачивается и медленно уплывает вбок как в замедленной съемке, но он продолжает визжать, я хватаю его за горло, трясу – заткнись, сука, заткнись, – его волосы лезут мне в глаза и нос, – вот он, вот он, отпусти, отпусти, – это уже женский голос идет от кучи волос передо мной, от неожиданности я резко поднимаюсь, руки все еще на его или на её горле, чёрт его знает, моя голова оказывается прямо перед зеркалом посередине стены, и я вижу свое заляпанное кровью лицо, перекошенное от ужаса и отчаяния, а рядом с ним, справа сзади – снова свое лицо, чистое, бледное, в стеклянных глазах ненависть и отвращение, и последнее, что я мог бы запомнить, это как вскинувшаяся рука того второго меня у меня за спиной бьет меня чем то тяжелым и острым по голове, и что-то тяжелое и острое входит мне в затылок, разрезая череп, и свои глаза, округлившиеся от удивления, – но я этого уже не запомнил, потому что меня уже не было.