Летят, летят трагические строки,
Пока ещё молчащие… пока…
Но гонит, гонит ветер одинокий
Холодных слов седые облака.
Перетекают звуки в чашу сердца…
Перетекают звуки в чашу сердца
И наполняют стоном, свистом ветра,
Холодным хрустом луж, трамвайным звоном,
Листвы шуршащей шёпотом зловещим,
Тоскливым скрипом форточки надрывным
И всхлипами подтаявшего снега,
Пронзительным молчанием тягучим
Тот миг, когда по чьей-то злобной воле
(Забыв о том, что столько лет любили)
Решают навсегда остаться двое —
Чужими…
Я пью из чаши осени туманы
Да с дождевою влагой листьев прель,
И серых облаков густой кисель,
Цветов последних вязкий жгучий хмель
И воздух с лёгким привкусом сметаны,
Да поцелуев сок древесно-пряный —
Любви твоей горячей карамель.
Искал седой художник красоту…
Искал седой художник красоту,
Истерзанную шрамами предательств —
Ту, что лепил последнею создатель
Для испытаний горьких. По холсту
Ложились краски. Мастер плакал. Всхлип —
Разнузданность и дерзость падшей девы.
Ещё один – и облик королевы,
И талии волнительный изгиб.
То страсти неуёмной едкий дым,
То скромности губительная нега,
То холодность нетронутого снега —
Мазок творца то нежным был, то злым.
Руками прикасаясь к полотну
Из тысяч лиц по памяти скользящих,
Встречая там чужих, не настоящих,
Пытался уловить её одну,
Найти средь сотен женщин, не звучащих,
Мелодию свою и тишину…
Ты знаешь, сынок, что у мамы на сердце осень…
Ты знаешь, сынок, что у мамы на сердце осень,
Что холодно ей, и под кожей идут дожди?
Она не расскажет, рукой утирая слёзы.
Ни слова упрёка, с улыбкой шепнёт: «Иди!»
Шагнёшь за порог, а она позади украдкой
Молитву прочтёт, перекрестит, зажжёт свечу.
И будет гореть под иконою ночь лампадка,
Конец ознакомительного фрагмента.