– Он – пес Цезаря, – сказал Квинт Силаний, – но, говорят, консул не держит его на коротком поводке.
Силаний, как и все остальные, говорил о Гае Юлии Цезаре так, будто тот был единственным консулом. Коллега Цезаря по должности, Бибул, был таким ничтожеством, что римляне с тех самых пор называют этот год «консульством Юлия и Цезаря».
Я взял расписки, забрал своего раба и пожитки и потопал под дождем к Аппиевым воротам.
Все согласились, что я не должен возвращаться в Рим до тех пор, пока Клодий не оставит должность и – предпочтительно – не уедет из города. Но, с другой стороны, и Метелл Целер[1] не должен был умереть. Отец прислал мне, мягко говоря, не допускающий возражений вызов: «Наш родич, Квинт Цецилий Метелл Целер, умер, и полагают, что от яда. Семья собирается на его похороны. Ты должен немедленно вернуться в Рим».
Мне показалось, что это было слегка чересчур. Конечно, Целер был самым выдающимся из Цецилиев, но при обычных обстоятельствах на похоронах присутствовали бы лишь ближайшие родственники и члены родо́в, оказавшиеся в Риме во время его смерти, и позаботились бы о ритуалах, сопровождающих кончину известного человека. То, что одного из Цецилиев вызвали из такой дали, как Родос, предполагало надвигающийся политический кризис.
Мы, Метеллы, – до мозга костей политические создания, но я – единственный член семьи, чье присутствие в Риме считалось политической помехой. Мое умение обзаводиться врагами было удивительным для человека, чуждого политическим амбициям. Люди, которым было что скрывать, нервничали, когда я находился рядом.
У городских ворот мы с Гермесом забрали наших лошадей и навьючили на одну из них наши скудные пожитки. Когда мы рысью пустились в путь, мой слуга так подпрыгивал в седле, что больно было смотреть. Естественно, я от души над ним смеялся. Сам я ездил сносно: еще совсем маленьким катался на кротких кобылах в наших сельских поместьях, а когда получил тогу взрослого мужчины, отец послал меня в цирк, чтобы меня тренировали всадники, галопом мчащиеся рядом с колесницами и подгоняющие квадриги. Такие тренировки сослужили мне добрую службу в Испании, потому что большинство партизан, за которыми мы гонялись в холмах, были конными. И все-таки я никогда не испытывал страсти к лошадям и всегда предпочитал смотреть с удобных трибун, как на них ездят верхом или правят упряжками профессионалы. Но все равно верховая езда лучше ходьбы или плавания по морю. Что угодно лучше плавания по морю.