Чтобы заставить себя включить свет, пришлось мысленно сосчитать до трех… потом до пяти… и дальше.
Девять… десять…
Одновременно с щелчком клавиши вспыхнула люстра под потолком, заливая комнату беспощадным светом.
Никакой птицы на стуле не было. Там сидела, порываясь упасть на бок, Ирина. Клюв превратился в обычную бельевую прищепку на ее носу. Эта деталь выглядела кощунственно-карикатурно, но Борис Петрович смотрел уже не на прищепку, а чуть выше: туда, где над поникшей Ирочкиной головой заколыхалось, заклубилось что-то серое, будто призрачная тень промелькнула и сгинула, вспорхнув с безжизненного тела.
– Господи-Иисусе-Христе-Сыне-Божий-помилуй-мя-грешного, – затараторил, размашисто крестясь, набожный в трудные моменты биографии Борис Петрович.
Но наваждение уже исчезло. Теперь мешал сосредоточиться лишь яркий электрический свет, в котором покойница выглядела слишком уж реалистично. И слишком развратно. Борис Петрович пригасил две лампочки. Да, так стало лучше. Еще не совсем хорошо, но лучше. «Совсем хорошо станет, когда отсюда уберут эту толстую тварь», – подумал он.
Страдания начались после того, как в славинскую дверь решительно позвонили.
Чужие люди обутыми сновали по квартире, входили и выходили, терзали телефон, шумели, трогали вещи. У Бориса Петровича от этой кутерьмы ужасно разболелась голова. Его попросили сидеть на кухне и не мешать, а сами постоянно ему мешали, бесцеремонно тревожа его по каждому пустяку. Невозможно было сосредоточиться. А в душу Бориса Петровича закралось подозрение, что он больше никогда не увидит ни Жени, ни Ирининых денег. Ситуацию требовалось срочно обдумать, но ему не давали. Стоило лишь уцепиться за хвостик любой малюсенькой мысли, как в кухню вторгался карликовый капитан в штатском и сбивал Бориса Петровича с толку очередным глупым вопросом. Ну вот, опять…
Фамилия этого человека, возглавлявшего оперативную следственную группу, была Зимин. Выглядел он бодрым и оживленным, как будто не на место преступления приехал, а на дармовой фуршет. Прежде чем сесть за стол, он сделал странный для мужчины жест, несколько раз огладив ляжки обеими ладонями. Эта странность, вкупе с почти детским росточком, плохо вязалась с обликом представителя одной из самых мужественных профессий на земле. Зато лицо капитана, неожиданно крупное, с волевым подбородком, соответствовало.