- Ну, так вали назад, на Хитров
рынок, ваши обозники там ночуют. Или в рыло захотел?
- А куда идти то мне? – попытался
выдавить из себя Лёха, почтительно сняв с головы картуз. Получать в
рыло ему совершенно не хотелось, а городовой был на редкость
здоровый.
- Вот назад и иди, - сказал ему
городовой и гордо отвернулся. И добавил знакомую до боли фразу: -
Ишь, понаехали тут!
Леха уныло побрел назад, чуя нутром,
что через титаническую по масштабам лужу все-таки придется
переходить, и он в этом не ошибся. Он перешел ее, и по переулкам
добрел до Хитровской площади, ожидая удара ножом в спину. Когда-то
он читал Гиляровского, но действительность разочаровала его. На
первых этажах домов работали торговые ряды, где продавали, что
попало, от морковки до готовой одежды. Публика тут, и впрямь, была
попроще. Было множество крестьян, похожих на Лёху внешним видом, и
толпы пропитых личностей с остатками образования на лице, и без
оных. Двух- и трехэтажные дома вокруг были ночлежками, в которых
крестьяне и останавливались, когда приезжали в Москву с товаром. Не
только обозники и ремесленники, просто люди в сложных жизненных
обстоятельствах жили тут годами, потому как дешево.
-Щековина, горло! – орала сиплым
голосом неопрятная бабень, сидевшая неподалеку.
- Чем она тут занимается? - удивился
Лёха, но его любопытство было удовлетворено быстро. К ней подбежал
какой-то низенький худощавый парнишка и кинул ей монетку. Баба
подняла зад с замотанного тряпьем горшка, который грела теплом
своего тела, цапнула оттуда какой-то кусок и дала покупателю. Тот
убежал прочь, заглатывая полученную снедь на бегу, а баба вытерла
грязную руку с черными ногтями об одежду, и снова села, сохраняя
температуру местного фастфуда. Лёху замутило, и он отвернулся. Вот
ведь гадость какая.
Массивный треугольный дом, явно
доминирующий в этом месте, как он услышал, носил гордое название
«Утюг». Он был ночлежкой, специально для таких, как он, бедолаг. На
первом этаже был трактир, куда Лёха и направился. Есть почему-то
хотелось, несмотря на то, что он уже как бы немножко помер.
В трактире было скучно и тихо.
Крестьяне и извозчики степенно хлебали из тарелок, и громко фыркая,
пили чай. Никакого пьяного разгула и уголовных личностей видно не
было. Врал что ли Гиляровский, или, может, художественно
приукрашивал? Непонятно.