Все, что было со мной в моей подлинной, реальной жизни, бесследно исчезло. Я сам, щуплый, но жилистый цветной парень, очутился с моими кентами на узкой грязноватой улочке какого-то мегаполиса.
Нью-Йорка?..
Целый день мы проболтались в небогатом окраинном районе в тщетной надежде так или иначе огрести монету. Но единственное наше везение под вечер заключалось в «удачном» попадании в подземку по использованным талонам. Помню, как мы долго спускались по узкому грязному тоннелю, ведущему к станции подземки, разглядывая размашистые граффити и поддавая ногами банки из-под колы.
Помню, как легко мы проскочили в вечерний вагон, где стояли и сидели усталые люди. Помню, что белых оказалось большинство вначале, а через две остановки в вагон набились латиносы и цветные из ремонтных мастерских неподалеку – и на нас перестали обращать внимание. Последнее помню, как место мне освободила седоватая цветная домохозяйка, рванув к выходу с набитыми сумками – как раз вовремя, чтобы я устроился поудобнее и погрузился в долгожданный «приход» от выкуренной перед подземкой сигареты с планом. И сразу волна накрыла меня и отгородила от стоящих поодаль друзей, от людей в подземке, отгородила их жизнь от моей начинающейся жизни…
Свет вокруг меня погас. Я стоял один на сцене в огромном зрительном зале – огромном, как стадион. Я закончил последнюю песню. Я стоял, держа микрофон в руках, щуплый цветной паренек с белозубой улыбкой. Перебегающий луч света выхватывал из темноты бледные пятна человеческих лиц, все белые, мертвенно-белые, с черными, распахнутыми в крике ртами. Публика не выкрикивала, не свистела – она ревела, ревела в одну-единую глотку, выплескивая неистовое напряжение, которое я передал ей со сцены. А потом тысячи глоток начали скандировать всего два слова, сила и напор которых могли снести этот крытый стадион, как карточный домик. Я, цветной парень Майкл Джексон, стоял и слушал эти два слова, в которых уместилась гигантская и свирепая душа толпы.
Майкл, синг! Майкл, синг! Майкл, пой! Майкл, пой!
И ничего больше. Я чувствовал себя царем этой толпы, я был Мессия, я нес ей Слово, подобного которому еще не слышали в этом мире. Я мог лепить ее душу по своей воле, мог заставить ее плакать или смеяться, любить или ненавидеть. По моему Слову она пошла бы на любое безумство – и на любой подвиг! Я был кумиром толпы, Властелином Мира – и это сознание подняло меня на самую вершину и оставило там одного. Тогда мне казалось, что это и есть несравненная полнота бытия…