- Томусь! – крикнул старшак, закидывая автомат за спину.
Из того, что он добавил на польском, я не понял ни слова, а
Платек бросил к фуражке два пальца, и махнул рукой в приказном
жесте: шагом марш, без разговоров.
По выщербленным каменным ступеням мы спустились в подвал,
окунаясь в холод и сырость. Желтый свет фонарика заскакал по сводам
коридора, мазнул по толстым прутьям, зарешетившим камеры –
настоящие узилища, каменные мешки с кольцами, вделанными в кладку,
да с проржавевшими цепями.
Вряд ли сей обезьянник сохранился со времен великого магистра
Зигфрида фон Фейхтвангена, но свирепым романтизмом повеяло – так и
мерещатся прикованные скелеты…
- Ты и ты! – гулко велел Томаш, загоняя в темницу Машерова с
Чесноковым.
Лязгнула, скрежетнула с завизгом низенькая дверца, сваренная из
арматуры. Запиралась она на засов, да только изнутри открыть –
проблема. Разве что орангутан дотянется, у него лапы длинные.
- Ты, ты и ты! – зиндан по соседству заняли Вайткус, Киврин и
Корнеев.
А меня поместили в «одиночку».
- Ты! – рокотнул Платек, сжимая мое плечо, и быстро прошептал: -
Загляну позже!
Я молча, сгибаясь в три погибели, пролез в мрачный застенок.
Сколоченный из досок топчан – вот и вся меблировка. Вонючая дыра в
каменном полу – вот и все удобства.
Окружающую тьму слегка разбавляли отсветы фонарей, а тишину –
слабые эхо невнятных голосов.
«А вот тебе и ретрит, - вяло подумалось мне, - сиди и медитируй
вволю…»
Примостившись на ложе, я выдохнул, унимая взвинченность.
Раздерганные, заполошные мысли потекли спокойней.
Я ни на кого не надеялся, ни на Платека, ни на друзей. Понятно,
что нас будут искать, но сидеть и ждать подмоги – дело гиблое. Не
ясно даже, кому мы занадобились. Польская оппозиция – тот еще
гадюшник. Сборная из церковного отребья, продажных профсоюзных
бонз, неопилсудчиков… И все лезут наверх, по головам, поближе к
кормушке, чтобы всеми конечностями хапать слетающие доллары и
фунты.
Мои губы перетянуло кривой усмешкой. Володька с Витьком до сих
пор в шоке, а вот меня давно уж отпустило. Опыт был.
Покидало меня изрядно, и сам убивал, и меня убивали… Но
промахивались пока.
Я согнал напряг, усаживаясь в «позу кучера». Не след измучивать
себя лишними переживаниями. Уж коли влип, то будь настороже – и в
полной боевой.
Больше часа по коридору шатался Збигнев, нацепивший кобуру с
трофейным «Стечкиным». Он без перерыва смолил дешевое курево, и в
моменты затяжек калившийся кончик сигареты подсвечивал круглое,
плоское лицо.