- Это ханские ближние воины, лучшие наездники орды, – пояснил
Никола. – В открытом поле с ними лучше не встречаться.
- Ой, как несладко придется нашим братьям от напора всей этой
орды, – ответил Матвеев. – Дай Бог, чтобы у Любомира, если он
выжил, получилось их предупредить. Всё-таки он не погиб в ночной
схватке, и его не схватила погоня, а, значит, надежда все-таки
остается…
***
А в это самое время окрыленный свободой Любомир скакал во весь
опор. Скакал прочь от восходящего солнца, от ежедневного тяжелого
труда на угнетателей и шести лет плена. Отупевший от всей тяжести
рабской жизни и уже утративший надежду хоть когда-нибудь увидеть
родной край, он теперь чувствовал себя заново родившимся. Дома у
него не осталось, жену и младенца угнали в плен, который, как позже
русич узнал, они не пережили, но старшая семилетняя Светланка и
маленький четырехлетний Богдан успели спрятаться в овраге во время
набега половцев на их родное село. Поэтому Любомиру было куда
возвращаться и ради кого жить. Конечно, вначале, когда их только
пригнали к хану Асупу, Любомир и его земляки еще были полны
решимости как можно скорее покинуть кочевников и вернуться домой.
Они не один раз пытались оказывать неповиновение врагам и дважды на
первом году рабства делали попытки бежать, но все было тщетно. А
когда после второго неудачного побега он высказал все, что думает,
в лицо злобному Асупу, им и вовсе отрезали языки. С тех пор с
каждым днем их решимость все больше таяла, и медленно гас свет
надежды…
И вот теперь, благодаря находчивости их молодых друзей и
собственной удаче, он снова свободен. Очень жаль, что старик
Благомудр и Могута, которые все эти шесть долгих лет разделяли с
ним все тяготы плена, не смогли уйти вместе. Вдвойне жаль, что тех,
кто придумал план побега – монаха и колесника – вообще не было
возле загона вовремя. «А не могли ли они нас предать половцам? –
закралось сомнение в душу Любомира. – Нет, зачем это им? Они ведь
мои братья во Христе и тоже хотели бы быть свободными. Ладно, Бог
даст, и я снова увижу родные лица и предупрежу своих земляков о
половецкой угрозе. Хоть дома нашего уже нетути, но может, мои детки
еще живы…».
Погруженный в свои мысли, русич не заметил, как на тропу, по
которой он ехал, вышел старик, одетый в медвежью шкуру.