***
Когда в проёме двери показалась фигура, закутанная в алый гербовой плащ, Дайнэ осторожно опустил пленницу на землю и отвернулся. Перед глазами всё ещё стояло лицо с выцветшими ресницами, сухой, как папирус, кожей, бледными губами. Нет, перед глазами стояло другое лицо, молодое, освещённое улыбкой, поймавшей очарование солнечного луча.
Дайнэ стиснул зубы, заставляя себя сосредоточиться на враге, преграждавшем проход. Довольное, уверенное в себе лицо. «Ты привык видеть в крылатых рабов. Ты привык, что мы ни на что не способны ни на что. Ты ошибся, проклятая тварь. Я больше не талах. Давным-давно. Двадцать восемь лет – с тех пор, как вы отняли у меня Её».
Ему не требовалось думать, чтобы рука легка на саркар, и пальцы до предела нажали кнопку до предела. Из небольшого цилиндра, не занимавшего много места, выскочили с обоих концов такие же продолжения. Оружие, не созданное для того, чтобы убивать. Оружие, придуманное народом, не знавшим войны. Он нажал ещё раз и ещё раз, пока на концах цилиндров не появились обоюдоострые клинки. Оружие, которое было запрещено. Когда-то давно, когда они ещё не знали, что такое боль. Клинки на своём саркаре Дайнэ смазывал ядом. Зельем, которое придумал другой народ. Народ, который заставил его полюбить смерть.
Ему не требовалось думать, чтобы один за другим нанести серию молниеносных ударов. Атаки не оставили противнику шанса приблизиться на расстояние удара меча, зато в лохмотья распороли его руки и щёку.
Ему не требовалось думать. Кровавые всполохи неслись перед глазами не останавливаясь, но настоящие его глаза видели только одно лицо, окутанное золотыми волосами, растрёпанными после бессонной ночи.
Он бил, бил и бил, пока не услышал крик, и голос, кричавший совсем рядом, не принадлежал энтари.
- Хватит! – тонкая рука легла на его предплечье, и Дайнэ в ярости отбросил её, но в ту же секунду замер, осознав, что сделал.
Аран-тал упал на колени и прикоснулся губами к только что отброшенной руке. Лира тоже тяжело дышала.
- Уведи меня отсюда. Просто уведи. Уведи.
- Принято.
Он встал и, сложив окровавленное оружие, снова пристегнул его к поясу. Затем взял намэ на руки – нежно, будто маленькую, - и пошёл прочь, не глядя на мёртвые тела, оставшиеся лежать позади. Слишком много было этих тел, чтобы он ещё умел думать о нихо них сожалеть. «Ты - моя надежда», - думал он, глядя на нежное лицо в обрамлении растрёпанных светлых волос. «Ты всегда останешься для меня такой».