Между тем, когда известие о свадьбе Сони огласилось, в околотке заговорили чудное. А именно: будто Соня вышла замуж не за кого другого, как за Прошку Тырина, вдового медника, лядащего пьяничку из пригородной рабочей слободки, той самой, с которой, говорят, Глеб Иванович Успенский написал Растеряеву улицу.
Вот как это случилось.
Как-то раз, посещая на слободе больную старуху, Соня услыхала отчаянные детские крики: два голоса вопили, точно с ребят заживо драли кожу.
– Что это? – с испугом спросила она.
– А это Прохор-медник опять наказывает своих девчонок.
– За что же он их наказывает?
– Есть просят, а дать нечего, – пропился, разбойник, до нагого тела… Ну, слушать-то и невтерпеж… сердце не камень… родитель тоже…
– Часто он их так?
– А день-деньской… Покуль в питейном, потуль и молчат…
– Пьет?
– Первый на это Ирод.
– Нищие?
– И креста на шее не осталось…
Соня зашла в хатенку медника и ахнула, – где и как могут жить люди. Такого убожества ей еще не случалось видеть. Девочки – одной шесть, другой пять лет – были хорошенькие, несмотря на истощение, их съедавшее, и на грязь, облегавшую их личики, тельца и лохмотья. Сам Прошка – маленький и тощий человек в немецком платье, составленном из заплат, – был бледен пьяною, серо-зеленою бледностью человека, которому водка заменяет хлеб; его избитое лицо, со шрамом над бровью, его коричневые недружелюбные глазки, полные трусливой наглости…
Конец ознакомительного фрагмента.