– А ты хочешь в семью-то?
И он им, такой, с чувством:
– Нет!
Как его тогда начали бранить!
– А зачем ты тогда снимался-то? Мы тут целый день с тобой зря провозились.
– А я откуда знаю, зачем вы это делали? – Димон за словом в карман никогда не лез. – Мне никто ничего не объяснил!
Нас действительно заранее ни о чем не предупреждали, не объясняли, что именно будет происходить. В день съемок утром просто воспитательница подошла и сказала:
– Так, Гоша, к тебе приехали, будут тебя снимать. На протяжении всего дня.
– Окай, – говорю.
Я-то не Дима. Мне все это сразу понравилось. Они снимали мою бытовую жизнь, как я учусь, какие у меня друзья, что я делаю в свободное время, как умею быстро складывать одежду и убирать свою комнату. Типа, показывали, какой я хороший. Мы потом с пацанами ржали от всего этого, потому что к реальной жизни эта история отношения не имела. Мне никаких вопросов не задавали, обо мне только воспитатели рассказывали. И вообще, я же был мелкий, что я мог сказать? Только типа: «Я хочу в семью, да». Я так и сказал в конце, когда спросили. Тем более, пока я был маленьким, я реально хотел в семью. После тети Иры уже знал, что такое дом, как там спокойно бывает и хорошо. Поэтому мечтал, что в один прекрасный день за мной придет мама и заберет домой.
После съемок прошло довольно много времени – по крайней мере, мне так показалось, потому что я реально ждал эфира, – и потом репортаж обо мне показали по Первому каналу. Мне так понравилось! Нормально, оказывается, наблюдать за собой со стороны. До сих пор люблю сниматься, никогда не отказываюсь. А тогда горд был оттого, что меня показывают по телевизору. Кстати, я этот ролик потом, когда подрос, много раз пытался найти в Интернете. Даже на сайт программы заходил. Но ничего не нашел. Съемка же давно была, столько лет прошло, наверное, все удалили.
В общем, тогда я из-за этой программы корону на себя надел. И, конечно, начал ждать, что за мной придут. Я такой клевый был на экране, такой хороший – обязательно какая-нибудь мама должна была увидеть и забрать меня в свою семью. Но шли дни, недели, месяцы. Целый год прошел. И никто не явился. Ни одна сраная тетка. Я виду не показывал, но мне было так плохо и больно! Я не мог понять, как это – столько людей меня видели, столько разных женщин, неужели я никому не по душе? Расстраивался очень. По ночам размазывал сопли по подушке, рыдал. Только-только появилась надежда, и снова ничего. А через год пришла эта самая женщина. Я не запомнил, как ее звали. Но помню, как она выглядела: светлые волосы, собранные сзади в пучок, лицо такое симпатичное, ей было около тридцати, совсем молодая. Я тогда мечтал именно о такой маме. И вообще все дети у нас в баторе хотели молодых родителей, современных. Очень боялись, когда знакомиться к нам приходили старушки. При этом мы не по возрасту относили женщин к старушкам – просто если тетя выглядит как бабушка, ведет себя как ископаемое, то все – для нас это старушка и нам ее не надо. Сколько бы лет такой женщине ни было. Мы смотрели, оценивали: «Ооо, этой точно больше сорока» и сразу записывали в «старушки». Нам тогда сорок лет казались дремучей старостью. В общем, к бабушкам никто не хотел идти. Были, конечно, редкие исключения. Иногда дети даже возраст узнавали, но все равно соглашались на семью – даже если мама выглядит не слишком молодо, но в общении чем-то заинтересует, если в ней есть активность, энергия, тогда да. Могли захотеть к ней в семью.