– Кроссовки, – ответил я.
– Угу, кроссовки… Чем-то иностранным попахивает…
– От английского слова «кросс», в данном случае это обозначает бег по пересечённой местности.
– И что, удобно?
– Удобно, особенно во время занятий спортом. Хотя в будущем многие используют кроссовки и как обычную обувь.
– Любопытно, любопытно… Думаю, нам о многом предстоит с вами поговорить. Товарищ Шляхман, наручники с подследственного, пожалуй, можно снять.
– Может, не будем рисковать, товарищ народный комиссар? Уж больно норовист подследственный.
– Не люблю, когда мне ни за что ни про что морду бьют, – ответил я, играя со следователем в гляделки.
– Ну, пока мы вам тут ничего бить не собираемся, – растянул в подобии улыбки тонкие губы Ежов. – Обещаете обойтись без рукоприкладства?
– Договорились.
Освободившись, я потёр онемевшие запястья.
– Товарищи, вы пока можете обождать в приёмной, – повернулся нарком к Шляхману и Фриновскому.
Те чуть замялись, но всё же оставили нас с Ежовым наедине.
– Пожалуй, присядем, – предложил нарком и сам вернулся в своё кресло.
Я уселся с краю длинного стола, пытаясь понять, о чём пойдёт разговор. Хотелось, чтобы по его итогам тюремная эпопея для меня наконец закончилась, не говоря уже о том, чтобы снова оказаться в подвале Пугачёвской башни и принять пулю от какого-то там Магго.
Сидевший напротив Ежов выглядел более-менее спокойным, хотя лёгкий тремор державших карандаш пальцев скрыть не мог. Подушку, что ли, на стул подкладывает, чтобы казаться выше?
– Чаю? – предложил он.
– Не откажусь. Если можно, с лимоном.
Ежов поднял трубку телефона внутренней связи и попросил принести два стакана чаю с лимоном. Отдав распоряжения, снова обратил внимание на мою персону.
– В каком году, напомните, Ефим Николаевич, вы родились?
– В 1980-м, 12 декабря, в Москве, – уточнил я дату и место на случай, если нарком собирается ловить меня на нестыковках. – У вас вон, я вижу, мои показания на столе.
– Мало ли, вдруг следователь что-то напутал. А иногда одна буква или цифра решают многое, порой от этого зависит жизнь человека.
Я выдержал его пристальный, немигающий взгляд, хотя очень хотелось отвести глаза. Передо мной сидел человек, отправивший на тот свет десятки, если не сотни тысяч людей. Пусть, возможно, и не стрелявший их лично, но под многими расстрельными приказами стояла его подпись.