На вторую неделю меня стало «выворачивать» от лапши, тошнить от одного только химического запаха добавок, я ненавидела ее, давилась ею. Я ненавидела и бутылки и этот вонючий пункт приема стеклотары, ненавидела и отца за то, что был безразличен ко мне, я стала ненавидеть и мать за то, что бросила, ушла так просто. Не простившись, не посмотрев мне в глаза, ничего не объяснив, ушла, оставив лишь жалкий клочок бумаги. Мне хотелось сладкого до такой степени, что за самую пресловутую конфету готова была отдать свою никчемную жизнь, только кому она была нужна, моя жизнь. Однажды, как обычно собирая бутылки в парке, на лавочке обнаружила банку из-под газировки, с какой же жадностью я допила остатки из нее, в тот момент мне было все равно, чьи губы до меня касались горлышка. Затем я начала рыться в урнах, не только с целью найти бутылку из-под пива или шампанского, но и чтобы отыскать что-то съестное. Иногда мне крупно везло: попадался пакет с недоеденными чипсами или сухариками, тогда я высыпала в рот все до последней крошки, как-то раз на лавочке, я обнаружила оставленным кем-то надкусанный хот-дог, и проглотили его с волчьей жадностью.
Мой промысел огорчал меня не только недостаточным количеством бутылок, но и подростками, которые обитали в этом парке, часто приходилось прятаться от них в тени деревьев, обходить их группы длиннющими крюками. Они собирались большими компаниями, курили, пили пиво, громко смеялись и матерились. Я их очень боялась. Но нужно было остерегаться не только их, но взрослых на вид кажущихся приличными, добродушными людьми. Именно таким казался работник стеклопункта, в который я каждый день без исключения приносила очередную партию бутылок. Он, всегда молча, брал их у меня, и также молча, ничего не говоря, отсчитывал мелочь и ссыпал ее мне в ладонь. На вид ему было около сорока пяти лет. Одет был чересчур уж опрятно для такой работы. Из расстегнутой куртки постоянно выглядывал выглаженный воротничок рубашки. Поверх рукавов куртки у него всегда были надеты нарукавники, а перчатки аккуратно заправлены под манжеты. Был он невысокого роста, болезненно-тощий, с крупными залысинами по обеим сторонам головы и жидкими усиками над верхней губой. Но в один из дней, видя мое уставшее, изможденное лицо, предложил угостить меня пирогом из свежих яблок. Мол, его домочадцы недоели, и теперь он начинает подсыхать, жаль добро выбрасывать, услышав это предложения, мои глаза оживились, я тот час согласилась забрать невиданную роскошь. Я была согласна даже на черствый и плесневелый пирог с яблоками, даже не важно, что он был с яблоками. Нужно было лишь дождаться окончания работы пункта и дойти с ним до его дома. Я оживилась еще больше и немного повеселела, ведь в кармане у меня лежали 24 рублей, от сданных бутылок и сейчас мне еще дадут пирог. По пути у нас завязался разговор, он расспрашивал меня о моей жизни, о том, как так получилось, что мама меня бросила, и нет ли у меня кого-нибудь, кто может мне помочь. За этим разговором мы быстро дошли до панельного дома, зашли в подъезд, поднялись на этаж, он пригласил меня пройти в квартиру, я сказала, что подожду здесь на площадке, мне было неудобно перед его домочадцами. Но он настоял на том, что будет лучше, если я подожду внутри, ведь нужно время чтобы завернуть пирог во что-нибудь, да и передавать что-либо через порог – плохая примета. Отказать этому доброму человеку было неудобно. Зайдя в квартиру, мы оказались в темном коридоре, он включил свет и закрыл дверь на щеколду, тускло замерцала лампочка на потолке, к моему удивлению дома никого не оказалось, кроме нас двоих. Где же вся его семья? Подумала я и почуяла неладное. Обстановка была не лучше, чем в моем доме. На потолке не было люстры. Комната, которая была видна из прихожей, казалась пустой: голые стены, диван без покрывала, табуретка и стол посередине комнаты, не заполненный ничем сервант, никаких картин и безделушек. Маленький телевизор стоял в углу, прям на полу. За место штор окна были обклеены газетами. Он снял свои тяжелые ботинки и куртку, я заметила, что он нервничает, руки его тряслись когда, медленно согнувшись, будто что-то обдумывает, ставил свою обувь на полку. Выпрямившись, он встал напротив меня, очень рядом, и стал смотреть в упор на меня. Я была как под гипнозом, в ступоре от ожидаемого ужаса, на что я только повелась… на пирог. Какие могут быть яблоки в ноябре? Мама, где же ты? Где? За что ты так поступила? Зачем? Разве я была плохой дочерью? Разве требовала от тебя слишком многое? Мама?! Как ты мне сейчас нужна!