Этому сейчас очень даже поспособствовали его три подряд одержанные победы, против одного, наверняка случайного, поражения над невольно конкурирующим с ним партнёром.
В купе по-прежнему кроме них никого не было и, сморённые усталостью и поздним временем попутчики, наконец, угомонились, предавшись неожиданно ими овладевшему почему-то безмятежному сну.
Но Платон несколько раз всё-таки просыпался во время редких остановок и окончания в связи с этим монотонных укачиваний. Он мог спать при любом шуме, но непременно монотонном. Тишина сразу же пробуждала его, видимо вселяя в тело тревогу от неизвестности.
За окном, за занавеской иногда мелькали огоньки станций и полустанков. Сквозь сон он слышал шум шагов и открывающихся дверей, приглушённый разговор, скрип и скрежет медленно трогающегося поезда, неизменно засыпая при наборе им скорости и возникающей при этом монотонности перестуков колёс.
Впереди их ждала Казань. Платон ехал в командировку с большим интересом, так как ещё ни разу не был в этом городе, где, кстати, давно проживала его самая старшая двоюродная сестра Тамара.
Он предвкушал свою экскурсию по городу, встречу с сестрой, с которой не виделся шестнадцать лет, и возможные новые эмоции и впечатления. Для этого надо было уже в понедельник, или, в крайнем случае, во вторник, как можно скорее решить производственный вопрос и расстаться с Сан Санычем, который должен был уехать раньше, после его технической экспертизы покупаемых изделий и решения вопроса в принципе.
Платон был готов к этому и с нетерпением ждал прибытия в Казань. Он последний раз проверил застёгнутый на молнию карман джинсов с большой суммой денег на приобретение необходимых их фирме резиновых муфт непосредственно с завода изготовителя, и сладкий сон окончательно сковал его веки. До утра и прибытия в Казань он уже не просыпался.
Проснувшись от какого-то шума, Платон заметил, что Александр Александрович уже бодрствует. Проверив целостность кармана с деньгами, и проделав необходимые утренние процедуры, Платон уставился в окно, любуясь мелькающим за ним пейзажем. Восходящее за горизонтом Солнце, вселило в его сердце какой-то непонятный, всё более надвигающийся, восторг. Его душа затрепетала, дыхание участилось. Чтобы несколько сбить его, Платон сделал глубокий вдох. А в голове его понеслось: