…Школа номер 47 на Толстого. Маленькое двухэтажное здание, выкрашенное под цвет кирпича. Несколько ступенек к входной двери. У двери стоит Флерко – скотина, мразь, отбирает завтраки и деньги у таких, как я. Слизняк Флерко, но что поделать: он старше и «подонистей». Через два-три года будем маршировать с третьегодником Флерко по улицам во время урока военного дела под руководством военрука Рубина, который очарован шагистикой. «Кто будет запевать?» – спросит Рубин, отсчитывая раз-два, раз-два. «А вот Семенов хочет!», – выкрикнет тогда Флерко, льстиво и хитренько ухмыляясь. Тогда Семенов громко втянет сколько есть во рту слюны и харкнет в рожу Флерко (а тот, продолжая ухмыляться, утрется, подлый раб). «Семенов, если не хочешь, не запевай», – скажет слегка обиженный военрук Рубин (при его входе в класс по команде унисон: «Руба серит с потолка, дружно ха, ха»), но Семенов спокойно говорит: «Ничего, теперь я буду запевать». Семенов – это король, но не такой, как таинственный бандит Пашков, а истинный одесский малый – изящно худощавый, король футбола и пения (не сомневаюсь, что когда-нибудь потом он пел под гитару, перебирая струны). Стив МакКуин (кто помнит этого американского киноактера?) – Вот был вылитый одессит, вот вылитый Семенов! Но сомневаюсь, чтобы Семенов стал мелким вором, как Флерко (про Флерко я точно знаю, что он стал вором и сидел в тюрьме). Как свежо воспринимает мир детская психика и без всяких идеологий и моралей (оттого ей не свойственна сентиментальность)! Она влекома обстоятельствами (как должна быть влекома психика настоящего писателя), но и помыслить не может о волевом вторжении в жизнь – такое вторжение удел «умного человека», и если кто с детства склонен к такому вторжению, о, он далеко пойдет в области руководящих работников. Почему я это говорю? Да потому что у меня чисто взрослая тоска, взрослое сожаление: почему я не догадался в то время хоть на чуть-чуть сблизиться с Семеновым, стать его покорным рабом (не таким, как Флерко, но хоть каким-нибудь), чтобы хоть интонации его голоса остались при мне, не говоря уже о каких-то им сказанных словах. Я уверен, что запомнил бы эти слова и теперь смог бы их изложить на бумаге. Но нас непреодолимо разделяли социальное положение и воспитание. Я этого не знал, а просто ощущал, что Семенов где-то вдали от меня, а я вдали от Семенова, и все тут. Семенов недосягамо ловко вел мяч, руки вдоль тела, папироса в углу рта, и косым ударом забивал гол. Сперва играли на «развалке» напротив школы, а потом в Александровском садике, но Александровский садик был уже позже, после седьмого класса, и Семенова не было уже в моей жизни (исчез после седьмого класса, пошел, наверное, работать на завод)…