…Но я лучше по порядку. Когда я эмигрировал, я попал в компанию здешних консерваторов из влиятельного тогда журнала «Комментарии» (они были антикоммунисты, они понимали и привечали нас). Тут я вдруг ощутил, что они мне крайне неприятны: это были грубо решительные, без комплексов люди – тот самый тип человека, над которым издевался в «Записках из подполья» Достоевский, тот самый тип наглого и уверенного в себе человека, из которого состояла советская бюрократия. Главный редактор журнала Норман Подгорец ужасно напомнил мне редактора «Литературки» Александра Чаковского, я просто ничего не мог с этим поделать. Я привез с собой в Америку сфантазированное по русской литературе и русской истории понимание того, что такое либерализм и консерватизм, но все это совершенно не имело отношения к Америке, и теперь я терял уверенность, что это имело отношение к дореволюционной России тоже. Среди моих друзей считалось, что консерватизм желает сохранить некие высокие духовные ценности, а либерализм желает их размыть, но тут я убедился, что для психологии консерватизма высокие ценности – это фиговый листок, которым прикрыто одно: аксиома воли к власти и деньгам. Именно аксиома, то есть то, что настолько само собой разумется, что об этом не только не говорят, но и не думают (и тогда фиговый листок становится иллюзией действительности). Но, если рассудить здраво, разве в любом другом месте, в том числе и в России, могло быть иначе, разве сильные мира сего и там не желали сохранить статус-кво и не пользовались фиговым листком всяких высоких националистических или религиозных лозунгов? Но – что больше волнует людей: суждения других людей (чем, ах, «люди дышат») или то, что люди втихаря (или не втихаря) делают на самом деле? Таков замечательный секрет человеческой психики, которая мало способна соединять одно с другим и в то же самое время совершенно уверена не только в том, что соединяет, но и что вообще одно и другое – это одно и то же, а между тем она, как правило, отдает приоритет не делам, а словам… и это замечательно! Что был бы такое человек, если бы он действительно перестал обращать внимание на высокие слова, если бы перестал следовать им, как следуют дети дудочке крысолова, если бы не пел романс пушкинскими словами «я сам обманываться рад»? Вот вопрос, который, несомненно, записал бы герой «Записок из подполья», если бы продолжал писать, и я не сомневаюсь, что это качество человека он превознес бы точно так же, как превознес желание господина с ретроградной рожей разрушить хрустальный дворец. Нам, всякого рода гуманитариям, нравился консерватизм прошлого, потому что его пропагандировали многие наши замечательные писатели, но здесь я сообразил, что для нервного и впечатлительного писателя, у которого по его вображению «нет устоев» (иначе он не был бы такого рода писателем), нужен поэтический контрбаланс, и тут-то ему в помощь чисто поэтический образ консерватизма. В реальности же жизнь сильней и таинственней всех нас, и высокие ценности размываются не либералами или теми самыми евреями (и у тех, и у других кишка тонка), а временем, которое играет человеком, пока тот играет на трубе своего иллюзорного «мировоззрения».