Второй (тогда для меня даже более существенной) стороной моего студенческого бытия было соприкосновение с ленинградской (питерской, и даже петербургской) культурой. В Ленинграде я себя ощутил глубоким провинциалом. Замечу, что возвращение из провинции (Башкирии и Татарии) в «столичный» город Киев прошло почти незаметно. Благодаря несуетной жизни в провинции, в Киеве я оказался начитаннее и восприимчевее к классической и современной культуре, чем мои сверстники. С переездом в Ленинград все было иначе. Здесь культура впитывается и усваивается годами. Неистребимый микроб питерской культуры «заражает» восприимчивых к ней людей даже после таких событий, как чума гражданской войны, ленинские и сталинские репрессии, культивируемое Кремлем хамство «поставленных на Ленинград» партийных надзирателей: ждановых, толстиковых, козловых, романовых и других «иванов, не помнящих родства». Их и назначали для того, чтобы этот микроб истребить. Но процесс превращения «скобарей» в интеллектуалов поражал тогда и удивляет сейчас.
Культурный шок, который я испытал, учебе не способствовал. В культуру, думал я, можно окунуться, побыть даже не в ней, а возле нее и «соответствовать».
Помогли мне избавиться от комплексов прежде всего товарищи по группе, ленинградцы – Дима Емцов, Таня Неусыпина и Галя Уфлянд. Друзья моих родителей готовы были оказать мне помощь и поддержку, но я, глупый, принимать их отказывался. Связано это было (кроме несовпадения вкусов и предпочтений поколений) еще и с тем, что непременной прелюдией к любым контактам было их стремление, прежде всего, накормить меня досыта, что занимало довольно много времени, которое я хотел использовать по-другому.
О поступлении в институт (пьесе в пяти актах) рассказано в Книге первой (стр. 255). Из двух оставшихся альтернатив – я поступил одновременно в ЛЭТИ и Политехник, я выбрал последний, потому что в нем был физмех, а кафедру «Динамика и прочность машин» мне навязали – ни о каких машинах я не мечтал, хотел заниматься экспериментальной ядерной физикой. Как и многих (чуть ли не большинство поступали на эту специальность), меня ждал облом.
То, о чем я забыл написать, для меня или неважно или блокировано компенсаторными механизмами памяти, хотя я и старался поведать о моих неудачах и провалах. И вообще оказалось, что книга написана, прежде всего, для себя и для тех, о ком в ней повествуется.