Отзыв Пущина звучит особенно сурово еще и потому, что общество, в которое он помещает своего друга, отмечено «специальным» отношением к декабристам и декабристов к ним. Так, упомянутый Орлов (Алексей Федорович Орлов, 1786 – 1861) активно участвовал в подавлении восстания декабристов, с 1844 года был шефом корпуса жандармов и начальником Третьего отделения. Чернышев (Александр Иванович Чернышев, 1785 – 1859) – член Верховного уголовного суда по делу декабристов. Предлагаемые им приговоры отличались особой жестокостью; с 1832 года – военный министр. Киселев (Павел Дмитриевич Киселев, 1788 – 1872) – человек значительно более сложной репутации. Он дружил со многими декабристами, и вместе с тем именно он инициировал слежку за декабристами во Второй армии, которую фактически возглавлял. В николаевскую эпоху он возглавил Министерство государственных имуществ. Сосланные декабристы, ставшие после лишения дворянства «государственными крестьянами», находились в его ведении.
То, что Пущин помещает Пушкина в такую сомнительную компанию, свидетельствует о том, что он судит его ничуть не менее сурово, чем Горбачевский. При этом Пущин не ограничивается одним примером того, как Пушкин «изменял благородному своему характеру», а упоминает по крайней мере еще один:
…Вскоре случилось мне встретить Сергея Львовича на Невском проспекте.
«Как вы, Сергей Львович? Что наш Александр?»
«Вы когда его видели?»
«Несколько дней тому назад у Тургенева».
Я заметил, что Сергей Львович что-то мрачен.
– Je n’ai rien de mieux à faire que de me mettre en quatre pour rétablir la réputation de mon cher fils. Видно, вы не знаете последнюю его проказу.
Тут рассказал мне что-то, право, не помню, что именно, да и припоминать не хочется.
«Забудьте этот вздор, почтенный Сергей Львович! Вы знаете, что Александру многое можно простить, он окупает свои шалости неотъемлемыми достоинствами, которых нельзя не любить».
Отец пожал мне руку и продолжал свой путь. Я задумался, и, признаюсь, эта встреча, совершенно случайная, произвела свое впечатление: мысль о принятии Пушкина (в Тайное общество. – И. Н.) исчезла из моей головы[88].
Характерно, что Пущин, как Якушкин и Горбачевский, прямо не говорит о том, что в поведении Пушкина было столь вызывающе аморально. Горбачевский ссылается на рассказы «старших товарищей» («Мне рассказывали Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин про Пушкина такие на юге проделки, что и теперь уши краснеют»). Пущин в своих «Записках» высказывается ничуть не более ясно. Пытаясь понять, что же все-таки так сильно потрясло ко многому привычного отца поэта и о чем умолчал в своих записках Пущин, можно утверждать, что имелись в виду не любовные приключения Пушкина. О последних Пущин вспоминает безо всякого порицания, скорее даже с удовольствием: