– А славная у тебя, в самом деле, нянюшка!.. – сказал Пущин.
– Золотая старуха… – отозвался Пушкин. – И подумай: случись что-нибудь, и ее продадут неизвестно кому – как корову, как этот вот стул… Нет, этого терпеть невозможно!.. И пока не будет разрушено самовластье наших царей, мы никак не сможем уничтожить этот позор, который давит всех нас…
И снова, шагая из угла в угол, они пустились в разговор о том, что терзало тогда на Руси всякого, кто умел думать и чувствовать: о крепостном праве, о злом временщике Аракчееве, об удушающей реакции, которая томила всех. Но Пущин был осторожен: разговор снова мог коснуться тайных обществ. И потихоньку он перевел беседу на воспоминания о милых лицейских годах.
– Да, да, как раскидала нас всех судьба… – задумчиво проговорил Пушкин, сияя своими живыми голубыми глазами. – Иных уж нет, а те – далече. И как жаль бедного Николая Корсакова: не хотел бы я, подобно ему, умереть на чужбине… Ну а что наш брат Кюхля? Все так же нелеп и кюхельбекерен, как и прежде? Я что-то давно не имею от него писем…
– Нелеп по-прежнему, по-прежнему все забывает, и все путает, но сердце в нем по-прежнему золотое… – отвечал Пущин. – Они с князем Одоевским с головой ушли в свою «Мнемозину», – добавил он, – но что-то сборники их идут слабовато. Пожалуй, не выдержать… А недавно встретил я Корнилова…
Пушкин раскатился звонким хохотом.
– А помнишь, как он с императрицей-то разговаривал?! – воскликнул он. – Подходит к нему за парадным обедом Марья Федоровна, берет его за плечи и на своем чудесном русском языке: «Ну что, карош суп?» А тот весь вспыхнул и басит: «Oui, monsieur!» Ха-ха-ха… Какое веселое время было!.. Помнишь, как я в темном коридоре вместо хорошенькой Наташи, горничной, обнял старую Волконскую, фрейлину? Досталось тогда всем на орехи! И уж долгое время спустя Энгельгардт мне рассказывал, что царь, поставив ему на вид эту историю, улыбнулся и говорит ему: «La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit…»[4]
Часы летели…
На пороге появилась благодушная Арина Родионовна.
– Обедать пожалуйте, господа… – проговорила она. – Мы по-деревенски ведь обедаем, – пояснила она гостю, – рано…
– И хорошо делаете, Арина Родионовна… – ласково, в тон ей отвечал Пущин. – Я деревенский обычай люблю…