Во рту становится сухо. В голове — пусто. Такие фасоны нужно запретить. Каждый её вдох резонирует вибрацией на моей коже.
Анюта прикрывает глаза, словно наслаждаясь скольжением моих пальцев вниз по открытой спине к пояснице. Пол под ногами содрогается басами и кажется будто это загнанный набат моего сердца. С ума сойти. Кто надоумил её натянуть это блядское платье? Убил бы.
Танцпол разрывает басами. И так бесстыдно виляют под моими ладонями ягодицы, что дыхание срывается. Перед глазами вспышками неона счётчик жизней: «Потрачено».
Анюта извивается, цепляя пайетками мою футболку. От трения по коже пляшут искры. Ещё одна — «потрачено».
Между нами всего пару слоёв одежды, согретой жаром распаленных тел. И ширма беснующейся толпы такая плотная, опасно равнодушная. Мысли звереют, дымятся от градуса пошлости. «Потрачено... Потрачено... Потрачено...».
Лёгкие вхолостую перекачивают воздух.
Я, кажется, при смерти.
Анюта опускается на корточки. Пресс болезненно-сладко горит под нажимом её ногтей. Я неотрывно смотрю в запрокинутое лицо. Приоткрытые губы блестят искушающим глянцем... прямо на уровне натянутой ширинки. Адская по градусам картинка. Она такая невинно-доступная в облаке ласкающих плечи воздушных локонов, что бессознательное во мне срывает цепи. А потом Аня плавно поднимается обратно, разжигая мучительным откликом каждый сантиметр пути. И открывает глаза.
Я судорожно сглатываю, будто разом пропустив через себя все двести двадцать вольт. Да ладно...
В нефритовых радужках горят костры по мою душу. В смысле концентрация радиоактивности там как в ядерном реакторе. Злость просто нечеловеческая: тронь — обуглишься.
Я облучился. «Гейм овер».
— Ну что, доволен, сообщник? — в нетрезвом голосе вызов просто зашкаливает. — Бывай, дорогой. Домой сама доберусь.
Так люто меня ещё никто не опрокидывал.
С секунду обгладываю диким взглядом соблазнительный вид сзади и молниеносно дёргаю её за локоть, разворачивая к себе. Вот теперь хмельная надменность начинает уступать опаске. Анюта, кажется, трезвеет за мгновение.
— Это не тебе решать, — приближаю лицо к её лицу, зарываясь пятернёй в душистые волосы.
Аня какое-то время молчит, непримиримо упираясь мне в грудную клетку.
— Отпусти меня.
«На все четыре стороны» — читается в её непролитых слезах.
— Почему?