Входную дверь дубовую толкну с трудом и приму на себя волну ледяную, морозную. А за ней взгляд темный, тяжелый. Из-под бровей густых да черных. На голове шапка темная вязаная, волосы цвета спелой пшеницы прикрывает, скулы строгие подчеркивает, а на широких плечах пальто с высоким воротом, будто крылья воронья. Черное, только пуговки мерцают звездами. Стоит молодец, вытянувшись, как солдат, и молчит. Туфли лощеные в снегу утопнут, а темные брюки до колен украсятся белесыми пятнами.
– Вы пришли ко мне, вам первому и говорить, – подстрекая, пытаюсь улыбку на лицо натянуть. Но никак не идет. Скалюсь, чувствуя, как губы зудят от напряжения. Предчувствие холодной иглой войдет в ребра и не позволит дышать.
– Зря приехал, – выдохнет гость горько и отмахнется. Глянет вдаль темным взором: болезненным и тягучим, как смола. Ногу с порога спустит и плечи повернет. Чувствует, что беду принес? – Вы Адела? – бросит через плечо, а сам уже уйти готов.
– Я. А что надо-то?
– Малолетка мне вряд ли поможет. Извините.
Снег захрустит под тяжелыми ботинками: «Иди, иди и не возвращайся».
– А сколько лет-то нужно для помощи? – брошу вслед, глупая. Кто за язык тяпнул?!
Молодец замрет на миг, зубами заскрипит, но не ответит. Только побежит по мне взглядом, будто ладонью теплой. Не касаясь. А у меня под коленками задрожит, словно я на телеге по каменистой дороге еду. Дух выбьет и дыхание тяжелым станет. Давно одна в четырех стенах. На людей реагировать стала странно. Иль особенный он?
– Зайдите, хоть отогрею вас. Держать силой не стану, – изо рта пар вырвется и в преграду между нами превратится. В незримую стену, как стекло, тонкую.
– Я в машине погреюсь, – огрызнется молодец, поглядывая на пса лохматого, что настороженно выглянет из будки. Гром неожиданно, с цепи срываясь, бранью зальется.
– Как угодно, – дверь прикрою, а сама подожду, что окликнет. Замерзнет ведь, не доедет даже до края деревни, гордец. Но промолчит он, упрямец, и только вьюга запоет издалека свою песню.
Уйдет гость, сойдет с крыльца и продерет обувью мокрую зимнюю вату.