– Ага…
– Рада! Что с тобой? – он оказался рядом, взял за плечи, и шумно выдохнул, – Да ты вся во льду!
– Ага…
– Быстренько снимай одежду, а то заболеешь!
– А ты?
– Что я? Тоже снять одежду, – недоверчиво спросил Давид, – Я, конечно, могу! – и улыбнулся.
– Нет. Ты не заболеешь?
– Начнем с того, что она у меня не мокрая, и я привык к такой погоде. Но одежду я просушу позже нужно снега еще набрать.
– Не могу.
– Рада! Сейчас не тот случай, чтоб стесняться речь идет о твоей жизни!
– У меня руки не слушаются…
– О Боги! Подожди!
Давид подвел меня поближе к печке, я на конец почувствовал тепло, лед с одежды начал таять. Меня слегка покачивало, в глазах плыло, и начинала колотить крупная дрожь. Давид быстро развязал пояс и начал снимать рубашку, потом штаны и сапожки. Я осталась в панталончиках и тунике, которые тоже были мокрыми, Давид протянул руки, чтобы снять и их.
– Не надо! – возмутилась я.
– Надо, Рада! Иначе ты не согреешься!
– Я так не могу!
– Я не буду смотреть. Сейчас, – Давид отошел к кровати взял одеяло, поднес его к печке, чтобы оно нагрелось, поднял его выше головы передо мной и скомандовал:
– Раздевайся! Я тебя заверну!
Я быстро, как смогла, пальцы еще не отошли, сняла мокрое белье, и Давид очень бережно завернул меня в теплое одеяло. Сразу стало так хорошо, меня не мучил больше холод. Давид повернул меня к себе лицом и долго смотрел мне в глаза, пока не почувствовал мою дрожь.
– Рада!
– Что?
– Тебя колотит!
– Да? Не может быть, я и не заметила!
Давид подхватил меня на руки и понес в кровать. Бережно уложил и накрыл всем, что только имелось. Развесил одежду, с которой капала вода.
– Давид, где мы?
– Это – землянка, у нас такие во время войны делали повстанцы. Их еще очень много сохранилось. Только вот не пойму, кто здесь и для чего соорудил эту? Но, как видишь, нам она пришлась кстати. Я сейчас вернусь, – и вышел на улицу.
Не знаю, сколько отсутствовал Давид, я постепенно согревалась, начала млеть и засыпать. Хлопнула дверь:
– Метель еще сильнее стала. На расстоянии вытянутой руки ничего не видно.
Я молчала, говорить было лень, даже глаза открыть было не посильной задачей. Почему-то опять становилось холодно:
– Рада! О Боги! Да ты больна! Я чай сделаю, тут есть!
Потом Давид поил меня чаем, укрывал, укутывал, а потом, хмурясь, сказал: