– Нечего меня покупать, я танцовщица, а не путана какая-нибудь.
– Знаю, звездочка ты моя, – почти рыдал Вулканов, целуя ее смуглую грудь и вытаскивая из-под подушки очередной нарядно упакованный сверток.
Но это было давно. Постепенно она привыкла к подаркам, а он – к постоянным уговорам.
Стелла для Вулканова, выросшего в нищете детдома, была первой женщиной, для которой ему ничего не было жалко. Он уже предложил ей в полное пользование квартиру, «Мерседес» последней марки и дачу в Загорянке, но Стелла отказывалась принять его дары, давая понять, что более всего дорожит своей независимостью.
Кроме материальных ценностей, у Вулканова ничего для нее не было и не могло быть. Он знал, что такие женщины, как Стелла, рано или поздно уходят от любимых мужчин. «И что тогда? Разрыв сердца от несчастной любви? Нет уж, увольте, не говоря уже о том, как к этому отнесутся наверху». Сыщикам его масштаба вообще не рекомендовалось заводить семью, а тем более с танцовщицами-стриптизершами. Брачными узами они могли связать себя только по приказу начальства – для спецзаданий, например. А работу свою Вулканов любил так же сильно, как и Стеллу. Ему становилось жутко, что его карьера может прерваться по какой-то иной причине, чем его собственная смерть.
Он услышал, как Люба что-то пробормотала во сне и перевернулась на другой бок. Люба – его любовь, его боль, его сотрудница, один из лучших специалистов. На нее он всегда мог положиться. Люба перебралась к нему три месяца назад. Вулканов до сих пор не мог сам себе поверить: до Любы он никогда и ни с кем не съезжался. Жил всегда один. А вот ей не смог отказать: это то, что она захотела «для соблюдения хоть какого-то порядка в жизни и трудовой деятельности», и Вулканов без долгих колебаний распахнул для нее двери своей квартиры. Он также знал, что ради него она бросила Дмитрия Назарова – хорошего мужика, пилота, который, по слухам, не выдержал и уехал из Москвы, чтобы навсегда порвать с Любой.
Однако люди, которых Вулканов попросил посмотреть, «где там и что этот Назаров», сообщили, что уехал он временно и не так давно вернулся в Москву. Он сменил квартиру и даже иногда позванивал Любе. Вулканову все это не понравилось, но Логиновой он не сказал ни слова. Это была ее жизнь, а у него времени не было даже на свою собственную. Только ночью, возвратившись домой, он позволял себе отдохнуть, но Люба в это время уже спала. Их близость обычно происходила рано утром, когда они, полусонные, сливались друг с другом и радовались этой ранней любви, после которой снова засыпали, не разжимая объятий.