Ребятня за столом, знакомая с деревенской терминологией, приглушённо засмеялась. Анна прикрикнула на них, услала за озеро, собирать землянику. Нечего им слушать разговоры взрослых, смотреть на пьяного отца, которого отчитывают, как ребёнка. И так его не боятся, а потом совсем слушаться перестанут. Да и сама тоже скрылась подальше от семейного скандала ушла в огород. Иван не бушевал, не дрался, Мария тоже тарелки не била, но Анна уже не пыталась примирить супругов, защищая обычно зятя, как делала это раньше. В семье дочери она ощущала себя на положении ребёнка, зависимого от родителей. Ибо силы уже не те: она не могла, как раньше работать наравне с Марией, и по семейной иерархии статус её понизился. С уходом тёщи Иван осмелел, не докучала она ему нотациями, а всё же он её стеснялся. В пьяную голову чего не взбредёт, он стал угрожать Марие: снял широкий, солдатский ремень с тяжёлой бляхой, крутил его в руке.
– Они мне радые, вот! – накалял он себя, – а ты мне не радуешься.
Мария мужа нисколько не боялась. Иван только пугает, слова его не воспринимала всерьёз.
– Кто рад? Пчёлы? – Мария заметила, летающую по комнате пчелу. Та громко жужжала, летала возле печки, – пусть ужалит твоё ,,хозяйство,,
– Бабы! Бабы мне радые! Та же Зойка на руках меня готова носить. Лишь бы я прикоснулся к ней.
– Чем прикоснулся? И нашёл кого? Зойку! Она на любого бросается, кто в штанах ходит и хоть раз в неделю трезвым бывает.
Маленькую, худенькую Зойку Мария и за бабу не считала, так подросток-недоросток. Две доски сбыты, да она прибита. А Иван, её Иван вздумал сравнить их, и даже, пусть на короткое время, отдать ей своё предпочтение! Мария тоже ушла в огород, сердито хлопнула дверью. Работать после ссоры нет ни какого желания. Мать огурцы поливает, вода ещё с вечера наношена. Мария на окрошку луковое перо нащипала. В начале лета одной лишь окрошкой и питались: лук, картошка, яйца, огурцы, да квас со сметаной. Перо широкое, ещё желтеть не начал, нащипала крайних полную горсть, хватит, мужика можно не кормить – не заслужил. Ишь чего, добрых слов захотел, ласковых, а с чего её ласковой быть? Где силы взять? Устаёт на ферме, еле-еле до кровати доползает. Да и молодость давно прошла, с чего бы ему ,,суси-пуси,, захотелось? Минут через двадцать вернулась, а Иван висит на заборке. Ноги до пола хорошо достают, а ремень по подбородку протянут, подвешен на крепкий гвоздь. Притворился мужик, будто задавился: руки беспомощно свесились, рот открыт, и язык высунул Тяжело ему, наверно, так, на цыпочках стоять? Пусть постоит, сойдёт ему вместо наказания. Остановилась Мария у порога, насмешливо наблюдала, что же мужик её будет дальше делать? Долго ли так повисит? С высунутым языком то не больно сладко стоять. А тут ещё пчела вьётся, вот-вот на язык ему сядет, ужалит. Будет ходить с высунутым языком, будет знать, как жену обманывать, с чужими бабами путаться. Пчела всё ближе, вот-вот на язык ему сядет. Сейчас ужалит, и Иван её говорить не сможет, есть не сможет….