— Что
Дрюня, отчислили? — Боря вкатился к нам, словно колобок.
Переваливаясь как пингвин, упал на кровать, потянулся.
—
Отчислили.
Я залез в
тумбочку. Начал выкладывать вещи. Мыльно-рыльные, личные книги,
часы, фотографию жены, собственную кружку на четверть литра из
алюминия — подарок работников завода «Серп и молот». Она была
примечательно тем, что в ней в районе дна имелась пробка на
ремешке. Не хочешь, чтобы твоей посудой кто-то пользовался, пока
тебя нет? Забираешь пробку с собой.
Боря давно
точил зуб на смешную кружку. Подкатывался так и сяк, а давай
обменяемся, а может в картишки перебросимся, и на кон ее поставим.
Ага, щаз. Как Еропкин играл в карты, я слышал от других курсантов.
Хоть азартные игры были запрещены в школе, тайком все-таки шпилили.
А что еще делать? Привезенное из увольнительной бухло вычищали из
запасов просто мигом, контролеров хватало. Выходить за территорию
нельзя — даже не прогуляешься нормально на танцульки. Вот и
перекидывались в картишки.
— Может
оставишь кружечку тут? В память о себе?
— Ага,
спешу, аж падаю.
Я снял с
полки учебники. Сел стирать ластиком пометки карандашом. Хоть и
двоечник, а все-таки худо-бедно учился. Немецкий, кстати, пошел
влет, Генрих Оттович, надо отдать ему должное, признал, что первое
впечатление было ошибочным, и меня хвалил.
— Давай
помогу, — хитрозадый Боря тяжело вздохнул, взял один из учебников.
— С пометками не примут в библиотеке?
***
Домой ехал
в полном раздрае. Чего теперь делать? Идти к Фитину? Или сразу к
Берии? И что я скажу? Проклятые враги отчислили меня с курсов?
Обижен и требую справедливости согласно заслугам? А пустят меня к
ним?
Да тут даже
проверять не надо, покажут на дверь, если забыл куда идти — и
прощайте. К тому же не исключен вариант, что все козни не спроста.
Что кто-то там подумал, и задумку мою признали не такой
замечательной, как это казалось поначалу. И меня мягко оттирают в
сторону, давая знать, что органам я не нужен. А если так, то
радоваться надо. У этих ребят всякие подковерные игры постоянно
идут, а после войны, а особенно после смерти вождя — такие головы
полетят, что и думать сейчас страшно. Как там поэт говорил — минуй
нас прежде всех печалей... Чем дальше от начальства, тем спокойнее
живется. Тем более, что у меня и так есть всё, что только желать
можно. Любящая жена-красавица, к тому же еще и умница — это раз.
Квартира, которая и через двадцать лет шикарной считаться будет —
это два. И я, пока еще живой, и не обделенный всякими плюшками —
это три.