— Есть, товарищ капитан!
***
Начало сентября 1941 года. Псков,
комендатура.
Вообще-то мероприятие было «для своих», в смысле, для фрицев, а
не для их русских наемников. Но в немецкой комендатуре я был чуть
ли не единственным русским, да и то из-за эксцентричности графа,
так что выгонять меня никто не стал. Актовый зал, который когда-то
в прошлом был в этом особняке бальным залом, украсили в лучших
традициях Третьего Рейха — полотнища со свастиками, великанский
портрет фюрера, массивная кафедра, которую, наверное, откуда-то из
университета сперли...
Стулья, кстати, тоже родными не выглядели. Больше были похожи на
театральные. Впрочем, наверно ими они и являлись. Псковский
драмтеатр грозились открыть для зрителей где-то к середине месяца,
но пока что труппа репетировала. А стулья...
Бл*ха. Дались мне эти стулья... Я скромно притулился в задней
части зала, не претендуя на сидячее место. Вокруг кишели сплошные
истинно-арийские рожи. В мундирах и без.
Опа... А вот и Юрген. С фирменным выражением на лице. Нечто
среднее между ехидной ухмылкой и презрительно оттопыренной губой.
Выглядит как огурчик, на меня — ноль внимания.
Возле кафедры небольшая толчея. Стоит Зиверс, что-то заясняет,
размахивая руками. Его обступили несколько местных шишек и слушают
внимательно. Иногда громко и заливисто ржут. Что-то интересное
рассказывает, подонок. Наверное, про своего дружка Рашера и его
последние эксперименты в Дахау... Вон тот хрен с лицом, будто ему
под носом говном намазали, кажется новый военный комендант Пскова.
Хотя может и просто похож.
Фрицы рассаживались, рожи у всех довольные, будто кино пришли
посмотреть. Шушукаются, гогочут.
Марта куда-то делась. Графа нет, странно...
Будут спрашивать, какого черта я тут делаю, отмажусь, что
заблудился. Мол, все пошли и я пошел...
Тут Зиверс одернул свой бархатный пиджачок и двинул к кафедре.
Взобрался за нее, позвенел колокольчиком. В зале тут же воцарилась
тишина. Франт из Аненербе выдержал паузу, потом выкрикнул:
— Хайль, Гитлер!
— Зиг хайль! — рявкнул в ответ зал, и руки в едином порыве
взметнулись в жесте «от сердца к солнцу». Я на секунду протормозил,
но потом тоже поднял. Мысленно хохотнул, подумав, что если кто-то
прямо сейчас зал фотографировал, то я запросто мог попасть в кадр
зиугющей толпы как тот знаменитый тип, который руки не поднял.