– Василько говорил, что Мстислав Немой рассказывал, мол, Даниила едва из боя вытащили, не могли остановить.
– Его вроде даже татары берегли, со стороны заметно стало, что не спешат убивать. Может, в плен взять хотели? Так то честь страшная, вот и поспешил вытащить его прочь.
– А как же удалось?
– Там такая страсть была, Анна, что не одного князя можно было умыкнуть.
– Что ж теперь будет? Разорят землю Русскую?
– Нет, к себе в степи ушли. Дошли до Днепра и вернулись.
– Как мыслишь, еще придут?
Мстислав вздохнул:
– Придут…
Сам Даниил приехал некоторое время спустя. Анна все уж знала, и что людей дичится, и что жены бежит…
Сын упал перед ней на колени, как в детстве зарылся лицом в руки, она почувствовала злые мужские слезы на своих ладонях. Ее сын, ее сильный сын плакал от невозможности что-то изменить в произошедшем, и никто в целом мире не мог помочь. Анна ничего не сказала, только гладила и гладила светлые волосы, как раньше, когда совсем маленьким встречался с ней после долгой разлуки и страшных дней неизвестности. Ему нужно было выплакаться, где, перед кем еще он мог излить эти слезы? Разве перед женой, тоже Анной, но Анна дочь Мстислава, с которым вместе свершили то, в чем каялся. Говорить о вине ей значит винить ее отца, а Данила никого не хотел винить. Только самого себя.
Долго ли так сидели, и сами не знали. Почувствовав, что сын успокоился, мать принялась уговаривать:
– Данила, жизнь не закончилась…
– Не могу я теперь жить-то… Как людям в глаза смотреть?
– А ты в монастырь уйди.
– Как это?
– Постригись или вовсе в скиту живи. – Сказала и ужаснулась, потому что глаза сына вдруг заблестели надеждой. – А твои земли в то время еще кто захватит. – Анна резко поднялась, сын так и остался стоять на коленях, глядя на нее снизу вверх, голос матери загремел: – Ты князь! Под твоей рукой пусть не Галичина, так Волынь! И эти земли потерять хочешь? Иди, иди в обитель, в скит, прячься! За тебя Василько останется, у него сил побольше.
Даниил тоже вскочил, теперь глаза блестели гневом, если б перед ним была не мать, ответил бы резко, а так лишь сверкал очами.
– Вот-вот, поярься на меня-то, поярься, если больше ничего не можешь! – Говорила, а у самой сердце кровью обливалось, ведь понимала, что сын за помощью пришел, за утешением. Но понимала и другое – утешать нельзя, Даниила встряхнуть нужно, потому и была резкой, почти злой. Он позже поймет и простит.