Мы посмеялись, но внутри было горько. Два года на границах
Вавлионда тихо и спокойно, и все благодаря таким полкам, как Третий
кавалерийский. Эта женщина в крови и гное вырывала чьих-то мужей и
сыновей из объятий смерти, оберегала их от судьбы убогого калеки, а
эти курицы... как они смеют! Я могла понять, почему сторонятся меня
— я отнимала жизнь. Но Одри спасала!
Молодая женщина, казалось, уже пережила эту горечь и надежно
спрятала внутри. Она легко пожала плечами:
— Так что, не получилось у меня дружбы с местным, кх-кх, светом.
Они бы и не узнали про армию, но на второй месяц, как я открыла
практику, к родне лейтенант из моего полка приезжал. Ему в бою руку
чуть не оторвало, я ее назад приставила. Он как меня увидел, так
вывалил все свои восторги прилюдно...
— Да, не повезло. Но как ты здесь оказалась? В большом городе к
женщинам из армии получше относятся, а с магичек вообще спросу
никакого.
— В большом городе я еще лет пять буду зажимы подавать, а если и
дадут самой оперировать, так за спиной бухтеть станут. Я свою
практику хотела, привыкла в полку, что сама больных веду. Когда
раненые после боя потоком идут, так некому рядом стоять, все при
деле. Если госпитальная палатка полна, и новых складывают рядом, то
хоть ты только вчера из студентов, а бери инструменты и работай,
никто с тобой возиться не будет. Мне, конечно, самое сложное не
давали поначалу, и офицеров старались к старшим лекарям отправлять,
но когда выбор между младшим лекарем со свежим дипломом или никем,
сама понимаешь... — Она глянула на часы и вскочила. — Слушай,
побудь одна немного, я проверю больных. Скоро ночная сиделка
придет, мне обход сделать надо.
Она зашла за первую занавеску, повозилась там, потом за вторую.
Из-за третьей вернулась, качая головой и бормоча под нос, что плохо
заживает, неправильно. У Секирд она была недолго и кивнула мне, что
все хорошо. Отодвинув последнюю занавесь она шагнула внутрь, и я
услышала ее растерянный голос:
— Господин Чиркас, вы не спите?
— Доктор Ринс, вы с гостьей так очаровательно щебетали, что
уснуть не было никакой возможности.
Кажется, мужчину за занавеской ситуация забавляла. А голос
такой, что только героев-любовников в театре играть.
— Господин Чиркас, вы могли бы, по крайней мере, обозначить свое
присутствие, а не подслушивать!