– Кажется, вы поддерживаете политику
нашей императрицы, – заметил епископ, по-прежнему не меняя позы,
даже не шевелясь. И в том, что сам Генрих стоит, когда епископ
продолжает сидеть, было нечто вызывающее и обидное.
– Моей матери, – поправил Генрих. –
Вам не кажется.
– Санатории для бедняков? Супные
кухни? Не говоря уже о престранных исследованиях, которые вы
называете «научными», – тонкогубая улыбка Дьюлы походила на серп.
Генрих ранился о нее до крови, но в болезненно-мучительном
возбуждении не отводил взгляда.
– От этих исследований зависит
будущее Авьена.
– Оно зависит только от вас, ваше
высочество.
– Предпочитаете сложить руки и ждать
моей смерти вместо того, чтобы решать проблемы уже сейчас?
– Довольно! – прервал кайзер.
Он никогда не повышал голос, но между
тем и слуги, и придворные, и члены императорской семьи безошибочно
улавливали в нем стальные нотки как сигнал о надвигающейся
буре.
– Я вынесу обсуждение вопроса на
заседание кабинета министров, – продолжил его величество, обращаясь
к Дьюле, и Генриху казалось, что он даже слышит скрип, с которым
поворачивается массивная шея отца. – Не смею больше задерживать,
ваше преосвященство.
Епископ наконец поднялся. Высокий и
тощий, затянутый в строгую черноту. Белел только воротник да крест
на длинной цепочке: консерваторы от церкви не изменили старому
Богу, но после эпидемии внесли коррективы в символику. Теперь
вместо гвоздей ладони и стопы Спасителя калечило пламя.
«Огонь пришел Я низвести на
землю, и как желал бы, чтобы он уже
возгорелся…»
Генрих быстро облизал сухие губы и
сцепил пальцы. Руки от запястья до локтя пронизало болезненной
иглой, послышался короткий и сухой треск, словно рядом надвое
переломили ветку.
Дьюла остановился напротив, держа под
мышкой бордовую папку. Крылья носа шевелились, точно епископ
принюхивался.
– Благословите, ваше высочество, –
проговорил он, глядя на кронпринца и сквозь него. Пустота в глазах
казалась бездонной и влажной. Дрожа от омерзения, Генрих быстро
перекрестил воздух.
– Благодарю, – кротко ответил епископ
и, уже взявшись за бронзовую ручку, заметил: – У вас сильно
трясутся руки. Будет лучше, если вы станете вести более подобающий
Спасителю образ жизни.
Затем выскользнул в искусственную
белизну.
Генрих снова лизнул иссушенные губы.
Противная слабость накатила внезапно, и он, боясь показаться
дрожащим и жалким, тяжело опустился – почти упал – в освободившееся
кресло.