Plus mûr et plus saignant que le raisin des treilles
Que dêvore en automne un lourd essaim d'abeilles,
Et puis qu'achevera le bee d'oiseaux pillards,
Un dieu vivant, la chair et les membres epars
[4].
Не чувствуете ли вы, что живописное сравнение разорванной раны титана с красным виноградом трельяжа, добычей пчел и птиц, в действительности ужасно? Оно не только не смягчает представления о ране, но, напротив, переносит представление грязной раны в красивую картину трельяжа[5]. Я не буду детально разбирать французского Прометея. Меня интересует пока самый спектакль.
Ветер, который делает такие красивые складки и покоряется такими красивыми жестами, скоро надоедает вам. Он мешает слушать. Вот вы уловили у Прометея хриплую ноту, – и вы чувствуете, что к борьбе титана с Зевсом примешивается другая, едва ли не более для него трудная, с ветром, Кроме того, через какие-нибудь полчаса вы осязательно замечаете, что вам чего-то недостает. Как ни живописны, как ни красивы фигуры, которые движутся, говорят и поют на сцене, для глаза это все же только деталь того, что вас окружает, деталь амфитеатра. Недостает того исключительного, того таинственного четырехугольника, который так властно приковывает глаз к сцене в нашем закрытом театре. Есть еще причина дающей себя под конец знать… скуки. Действие перед вами не движется, и вся красота музыки, поэзии, игры не может выкупить этого основного сценического недочета. Дело в том, что сцена с начала до конца лирической трагедии освещена одинаково. Два часа не дают вам иллюзии драматических суток с разнообразием светил и теней и смены настроений. Положим, у греков этого тоже не было, но в том-то и дело, что у нас ведь это есть, и уже давно.
Что же такое античная трагедия? Вместо отвлеченных определений обратимся лучше всего к той самой пьесе, которую копировали парижане в Безье.
Прошло уже гораздо более полувека от начала трагических состязаний, т. е. театра, когда в один из мартовских дней на афинскую сцену поставили двух эсхиловских Прометеев: Прикованного и Освобожденного. До нас дошел только Прикованный. Драма начинается с того, что на сцену с навесом и грубой декорацией горного пейзажа выходит три актера и один статист. Актеры изображают: титана Прометея, бога подземного огня Гефеста, и другого бога, Кратоса – силу. Статист играет безмолвную роль бога Насилия. Три бога приходят от своего нового повелителя, Зевса, который только что, после упорной борьбы, получил власть над миром. Зевс велел им приковать Прометея к пустынной скале Кавказа за то, что этот титан, похитив божественный огонь, передал его людям, вместе с начатками науки, искусства и религии. Прометей значит Провидец: действительно, этот бог обладает ценными тайнами и в том числе такими, которых не знает сам Зевс, хотя они прямо его касаются, и новый царь не даром боится своего недавнего помощника.