– Никифоров, штрафную ведомость! – самоуверенным пухлым голосом крикнул он.
Конторщик бросил перо и стал рыться в груде синих книг, но в это время вставшие при входе мастера безличные силуэты двинулись со всех сторон и сразу столпились кругом него. Стали видны их поношенные пиджаки, рваные шапки, грязные сапоги, серые лица с голодными глазами и повисшие жилистые руки.
– Господин мастер! – сразу заговорило несколько разнообразно хриплых голосов.
Толстый человек грубо и раздраженно выхватил книгу из рук конторщика и повернулся к ним.
– Опять! – неестественно громко крикнул он. – Ведь вывешено объявление. Ну?
– Дозвольте объяснить, – начал высокий и лысый старик, выдвигаясь вперед.
– Да что тут объяснять! Нет работы, ну и нет!.. Заказов нет… Ну? Скоро своих рассчитывать будем. Странное дело!
На мгновение все примолкли и как будто потупились. Но высокий лысый старик заговорил надорванным слезливым тоном:
– Мы понимаем… Конечно, если работы нет… Что ж тут станешь делать. Только что невмоготу… Голодаем… Нам бы инженера Пустовойтова повидать… В прошлый раз они обещали посмотреть…
Его блестящие голодные глазки с мольбой и страхом смотрели на мастера.
– Нельзя! – вдруг неожиданно свирепея, отрезал мастер и весь налился кровью.
– Федор Карлович… – настойчиво, как будто ничего не слыша, протянул старик.
– Я сто раз вам говаривал, – с сильным немецким акцентом, которого раньше не было слышно, но гораздо тише проговорил мастер, – что инженер тут ни при чем!
– Да они…
– Да их и на заводе сейчас нет, – перебил немец и отвернулся.
– А как же экипаж их у подъезда стоит… – заметил кто-то из кучки.
Мастер быстро повернулся туда, и лицо его подернулось холодной злостью.
– Ну… и стоит! Вам же лучше! – насмешливо выговорил он и опять шагнул к двери.
– Федор Карлович! – поспешно выкрикнул старик, порываясь за ним.
Немец на секунду пристально остановил глаза на его лице и даже не на лице, а на лысине.
– А тебе… – медленно и злорадно выговорил он, – и вовсе ходить нечего. Какой ты работник!
– Федор Карлович, – с отчаянным выражением вскрикнул старик, – помилуйте… разве я… Я завсегда на лучшем счету…
– То всегда, а то теперь, – притворно небрежно бросил немец, – устарел, брат, пора на покой… Лучше и не ходи, все равно!
Он взялся за ручку двери.
– Помилуйте, я…