Вокруг виселицы было около ярда свободного пространства: там стояло лишь несколько человек, да и те пытались пристать к толпе. И понятно почему: все хотели подобраться поближе – увидеть, как сдавлена ее шея, как вывалился язык, – но если окажешься слишком близко, тебя прижмут к помосту. По сути, это большой деревянный короб высотой с человека, квадратный, обитый огромным куском полотна не то темно-коричневого, не то черного цвета. И там, придавленный к дощатой стенке, ты ничего не увидишь. Даже дыма там было меньше, он проплывал над головой.
Итак, я тоже попробовал снова влиться в толпу – бросился в нее напролом, с разбега. И получил коленом в живот так, что во рту у меня смешались сажа и желудочный сок, в глазах потемнело, и я упал в грязь все на той же полосе ничейной земли, около помоста. Пытаясь встать на ноги, я оперся о стенку и тогда заметил, что под тканью она не сплошная, а с просветами, как забор. И тут же вспыхнула злая мысль, что именно сюда, внутрь помоста, открывается люк, тот, через который провалится женщина. И – больно говорить о таком, это дым, это все дым, хотя, может, и нет, – я захотел увидеть это, увидеть ее, пусть только ноги, увидеть, как они бьются, пока из нее уходит жизнь, увидеть ее отекшее лицо, когда, умерев, она упадет в люк.
И пока толпа ревела в густом дыму, таком черном, что едва можно было разглядеть небо, я водил пальцами по стене помоста, нащупывая под полотнищем щель, достаточно широкую, чтобы пролезть сквозь нее. Я нашел ее у самого низа, лег плашмя на живот (как червяк, подумал я тогда, как жалкий, мерзкий червяк), выдрал два гвоздя из тех, которыми прибили ткань, и проскользнул внутрь.
Единственным источником света было отверстие люка, но я сразу понял, что опоздал. На земле уже лежало тело. Конец перерезанной веревки торчал над горлом женщины, словно рукоятка кинжала. Ее дым уже иссяк. Она лежала лицом вниз, раскинув ноги. Балахон покрывала толстая корка сажи, которая потрескалась, как глазурь на торте.
Корка потрескалась не сама по себе. Там кто-то был: он присел возле тела, спиной ко мне. С бритвой в руках. Этот человек разрезал балахон двумя быстрыми движениями. Обнаженное тело казалось одетым – на нем тоже был слой сажи. Человек – в костюме и мешковатом твидовом пальто, грязном и штопаном, – извлек из кармана банку, приземистую, с широким горлом, из темного, как у аптечной склянки, стекла. Потом он снова нагнулся над телом, держа бритву в руках, и принялся отскребать сажу трехдюймовым лезвием.