Светлым пятном тех лет оставалась только «моя Грузия», все более приобретающая черты цивилизованного государства. Не до конца разорённая семейством Шеварднадзе, она стала стремительно реформироваться при новом, молодом и энергичном президенте Михаиле Саакашвили. Мои дети, дочь с мужем, почувствовали «ветер перемен», вовремя, из-за обрушения цен, выкупили в Дигоми, пригороде Тбилиси, земельный участок и стали там строить дом. Шутя, я стал их называть латифундистами, а строящийся дом – фазендой. Рядом со строящимся домом, в начале 2004 года, после многих раздумий, мои дети приобрели еще с моей помощью и старый запущенный сад и стали подготавливать часть сада для виноградника. Все как-то стало складываться удачно. Недаром, в начале зимы, в ноябре 2003 года, еще в старом доме в Харпухи (район серных бань в Тбилиси), мы были свидетелями необычайной радуги, перекинувшей свою цветную, ярко розовую арку от Авлабара до монастыря Вознесения, что находится на пригорочке за нашим домом. Это было провозвестником новой жизни – знамение свершилась через месяц, пришла, так называемая, «розовая революция», Грузия стала стремительно уходить от советского застойного прошлого. В Дигоми мой зять, Отар Вепхвадзе, заложил фундамент нового дома (Дигоми – пригород Тбилиси), где и предполагалось разбить виноградник. Работы шли очень споро – корчевка старых деревьев, перекопка, внесение минеральных удобрений, поездки в питомники за виноградными однолетними и двухлетними саженцами – все радовало, все делалось впервые на «своей земле». Мне трудно передать эти ощущения другим – своя земля под ногами создает иллюзию незыблемости мира. Наконец, 18 марта мои дети приступили к высаживанию лоз, закончив все за пару дней. Все было завершено в разумные сроки, оставалось ждать и надеяться, привычное занятие…
Будущий виноградник и новый дом обещали несомненные радости, и московский провал пятнадцатилетних усилий в новом времени, в «рыночной экономике» советского образца, слабо понимаемой мной страны с «суверенной демократией», как-то уходили на второй план. Однако жизнь продолжалась, и я стал размышлять о новом этапе, привязанном к Грузии, к Тбилиси.
Не знаю, почему меня не оставляют до сих пор образы, которые я видел на немногих семейных фотографиях, чудом сохранившихся в советском лихолетье, во всех войнах и революциях ХХ века. Отчего звучат слова или отдельные фразы, которые я слышал от своих родных, оставшихся там, в Беларуси. Они переполняют мое воображение: мои прародители, их дела, частично вымышленные мной, достроенные моей фантазией или теми скудными сведениями, что я получил от тетушки Анны, нашей домашней «сказительницы», или моей мамы. Я натыкаюсь теперь, в дебрях Интернета, на места, которых я раньше не видел или не знал о них ничего. Меня волнуют невероятные совпадения, следы прошлого, которые настойчиво пытались мне сообщить что-то о моих «прапра», как, например, о Севастьяне и Марыле Валаханович, когда я проходил мимо их жилищ. Я, не зная тогда почти ничего о них, два месяца прожил в армейской казарме, расположенной во флигеле, в Станьково (Минская область), где когда-то жила Марыля, кормилица детей графа Эмериха Гуттен-Чапского.