чтобы любому почти было ясно,
что кровь – это вовсе не кровь,
а элексир победы над ничем,
что есть уже для них прекрасно,
есть искусство в высшем своем
проявлении,
когда личинообразное рабство
на электрических креслах,
как будто шизлонгах,
ожидает богоявления.
или просто какого-то оголтелого кумира
лидера продаж, гения хайпа,
топового менеджера,
управленца красного красного мира,
стреляющего по красным тряпкам
калибром сообщений
из обезумевшего мессенджера.
***
Видно что-то пошло не так,
Если гениальность – есть жалкий выродок
кретинизма
с державой в руке,
мастурбацией на успех,
в рамках бездарной инсталляции
оптимизма.
Мне больше не с кем говорить,
И только точки из-за скобок
Я вынимаю, словно дробь
Из безнадежных черепных коробок.
Мне больше незачем любить
И ненавидеть, впрочем, тоже,
Как будто жить – значит курить,
А не курить все-таки сложно…
Как будто это мой пробег,
Такая псевдо-тренировка
До фильтра вычерпать свой век
И наплевать на котировки,
На их проценты и паи,
Ведь мне остались лишь затяжки,
Уж сколько есть, но все мои,
Как дикие голодные дворняжки
Они бегут день ото дня
Бегут, из дыма сделав сальто,
Бегут от жаркого огня
В наивных поисках гештальта.
Но все по кругу, и опять —
Курить, курить… и молча слушать…
О том, что не с кем больше говорить,
Лишь дыму исповедать душу…
Вот, смотрите – еще один конченый
Неудавшийся человек,
Мое древо в бумагу вколочено,
И мой дом не построен вовек,
Моя имя не вековечено
В эти самые «семеро я»,
Мое тело почти изувечено
И задушено в простынях.
Мое тело повсюду разбросано
По неубранной темной квартире,
Там, где ночи в стаканы расплёсканы,
И посчитаны точно в промилле.
Там, где мысли сбиваются в строчки,
Там, где строф партизанский отряд,
Что натаскан на боль мою прочно,
Не отпустит живого меня…
А снег уже серым срывался с такового же серого неба,
И миллионы ртов, по швам трещащих разным ширпотребом,
Ловили обмякшие грязные хлопья в качестве десерта,
Потому что мечта стала просто предметом публичной оферты.
И у каждого было с собой по такому же серому гробу
Для всего что не спето, не сказано и не полюблено.
Ну а снег продолжал панихиду из бездонной небесной утробы
Над прожорливой пастью хрущевского Люблино.
Там, где закат – это только
Кровопедтеки дня,
Вечер до ночи
Скукожился,
Медленно душит меня.
Клаустрофобия