– И ты узнала его имя? – брюзгливо спросил Роман Валерьевич, оттопырив нижнюю губу.
– Да, я спросила. Его зовут Илья Михайлович Осокин.
– Ишь, даже отчество его запомнила! – удивился хозяин.
– Я запомнила… Верней, оно само мне запомнилось…
– Сядь, – велел хозяин Осокину, и тот присел на краешек стула, сунув свою суму между ног.
– Что упрятано в котомке? – спросил Осокина хозяин.
– Мыло, бельё, лезвия бритвы, зубная щётка и паста.
– Меня зовут Роман Валерьевич Чирков, – представился, наконец, хозяин. – Я – владелец усадьбы и хутора. А теперь ты, гость, помолчи, пока тебя не спросят.
И Осокин сгорбился, согнулся на стуле в знак покорности. Чирков сказал:
– Пожалуй, заинтересовалась ты им, племянница. А почему?.. и сама объяснить не сможешь…
– Какое там влеченье! – пылко спорила она. – Разозлил он меня своим безразличьем, пренебреженьем. Он назвал меня «пустым местом». И ведь сами вы, дядя, учили, что надо мстить за оскорбленье!
– Да, я учил этому, – согласился Чирков. – Но ведь я тебе также вдалбливал, что должен быть во мщении смысл. А какой тебе смысл в наказании этой лузги в личине мелкого жулика? Банальный, заскорузлый, опаршивевший плут… Шут, скоморох…
– Но вы не правы, дядя, – возразила она. – Гляньте же на него. Без сомнения, он трусит. Но страшится он только наших борзых собак. Пугают его только телесные муки. Но не мнение наше о нём. Безразлично ему: презираем мы его или же нет. И такое безразличие к нам сродни презрению.
Осокин очень всполошился и подумал:
«Срочно мне надо пресечь такие идеи. Ведь она – ненормальная! Она скоро преступником меня огласит и велит слуге мутузить меня ради признания вины. Как в милицейской камере… А стремянной Кузьма очень похож на лютого ката, на палача-кнутобойца. А дядюшка её, похоже, рехнувшийся самодур. Спятил он от богатства и власти. Шкурой чувствую эту власть. Неудачная у меня гастроль получилась. Жестоковыйные и чокнутые они. Пора мне себя спасать, иначе изувечат. Особенно зловредна баба…»
И Осокин вылупил на неё глаза и умильно заканючил:
– Вы, сударыня, не поняли меня. Вы не будете безразличны даже кастрату, скопцу…
Осокин глянул на хозяина и, склонив повинно голову, произнёс:
– Простите меня, сударь. Велика моя вина. Приказали вы мне молчать, пока меня не спросят. А я, ничтожный, вдруг талдычить начал. И я молю: простите и выслушайте…