Националисты с самого начала доказывали, что подняли мятеж с единственной целью – предотвратить коммунистический путч: это было откровенной ложью с целью оправдать задним числом собственные действия. Но едва ли менее лицемерно утверждение левых, будто националисты нанесли вероломный удар по законопослушным демократам – ведь левые часто демонстрировали то же презрение к демократическому процессу и к верховенству закона, что и правые. Рзумеется, обе стороны приводили один и тот же довод в оправдание своих действий: не выступи они первыми, противник захватил бы власть и раздавил их. Но это указывает только на одно: ничто так стремительно не разрушает политическую стабильность, как политика устрашения и агрессивная риторика.
«Слова не убивают», – возражают некоторые. Но этот аргумент звучит тем менее убедительно, чем глубже изучаешь тот бурлящий котел взаимных подозрений и ненависти, подогревавшийся безответственными заявлениями. Собственно, лидер правых Кальво Сотело поплатился жизнью именно за свои намеренно провокационные речи в кортесах[3].
Едва ли не самое важное в изучении тех лет – задаться вопросом: не превращалась ли пропагандистская риторика в самосбывающееся пророчество? Генерал Кейпо де Льяно в одном из своих печально известных радиообращений из Севильи грозил, что в отместку за каждого своего убитого националисты станут казнить по десять республиканцев – в конце концов эти угрозы оказались недалеки от истины.
Нельзя забывать и заявление Ларго Кабальеро, что он жаждет республики без классовой борьбы, для достижения чего должен исчезнуть целый политический класс. Это было очевидным эхом открыто выражавшегося Лениным намерения уничтожить буржуазию. Но не привела бы победа левых в 1937 или 1938 году к арестам и казням, сравнимым по размаху с тем, что происходило при Франко? Дать однозначный ответ на этот вопрос, опираясь лишь на пример Гражданской войны в России, конечно же невозможно – как и отмахнуться от этого вопроса. Любой победитель в любой гражданской войне, убеждают нас некоторые историки, неизбежно станет убивать все больше и больше, ибо таков цикл страха и ненависти.
Все эти сложные и взаимно переплетающиеся темы демонстрируют невозможность с научной точностью отделить причину от следствия.
Именно правда стала первой жертвой в испанской гражданской войне: недаром о ней потом спорили дольше, чем о любом другом современном конфликте, включая даже Вторую мировую войну. Очевидно, что историк не может проявлять полное беспристрастие, но вряд ли ему следует идти дальше разъяснения позиции обеих сторон, анализа утверждений его предшественников и расширения границ известного.