Становится невыносимо жарко, невыносимо тяжело и болезненно! То место, которого он касается языком, которое лижет жадно, как хищник самку, буквально огнем горит.
Зачем он…
Господи, зачем так?
Что делать мне теперь?
Как остановить?
Между тем, он убирает руку от губ, наверно, чтобы попытаться раздеть меня, и я в этот момент не кричу, хотя надо бы, а лихорадочно шепчу, все так же таращась в темноту полными слез, слепыми глазами:
- Макс, Макс, прекратите, пожалуйста, опомнитесь, Макс… Макс…
- Заткнись. Просто заткнись сейчас. Дай мне себя уже трахнуть, а? Ну сколько можно дразнить?
Я вообще не понимаю, о чем он сейчас. Какое дразнить? И в мыслях не было, вообще никогда!
Я кое-как выпрастываю руки из-под его тела и упираюсь в железные плечи. Оттолкнуть, конечно, не оттолкну, но все же хоть как-то обозначу свое несогласие!
- Макс… Вы пьяны, Макс, придите в себя! Я не хочу… Так! Не хочу!
- Да я от рождения в себе! Не хочешь так? А как? Как хочешь?
Он замирает, прекращая свое разрушительное воздействие на мое тело, смотрит в лицо напряженным взглядом. А я , от облегчения, от того, что хоть какой-то диалог с ним наладила, отвлекла немного, выдыхаю. И зря. Потому что теплый взволнованный выдох касается его губ, и в следующее мгновение я уже ничего не могу говорить и теряю свое шаткое , с таким трудом отвоеванное преимущество.
Его поцелуй – пьяный, жестокий, дымный и сумасшедший. Как и он сам.
Я не отвечаю.
Я все еще надеюсь на его благоразумие.
На то, что он придет в себя. Но с каждой секундой надежда моя все слабее. А вот огонь, разгорающийся опять, так и не потухший еще со времен нашего первого поцелуя, все ярче.
И это беда моя.