- Эти святые ублюдки явно съехали.
- Да откуда они вообще взялись?
- Возьмем языка – узнаем.
- Если нам дадут, Гром, - Серж показал пальцем за спину. Там
индейские воины уже накладывали стрелы на луки, готовясь отправить
убийц в рясах к их святым праотцам.
- Сейчас я переговорю с вождем, - Тира ужом пополз назад.
Серж спрятался обратно в густую траву и взвел арбалет.
Заговоренный болт привычно лег в направляющую канавку. Нет, зря
все-таки с собой винтовки не взяли, опасаясь, что вождь обидится,
что ему такую не подарили. Не только у индейцев табу, но и у егерей
тоже – не давать никому огнестрельное оружие, оно только для
себя.
- Готов? – Тира вернулся. – Тогда залп по команде. Чтобы ты не
перепутал, твой крайний справа, вон тот, что с арбалетом стоит и
озирается.
Серж взял его на прицел. Бить в корпус, это не стрельбище и не
винтовка. Порыв ветра – и все, болт потерян, враг жив.
- Хайя! – сзади раздался гортанный крик, и воздух тут же
наполнился тучей стрел. Серж спустил тетиву, болт ударил цель в
грудь, сверкнув на мгновение вспышкой. И тут же пришлось вскакивать
и бежать за индейцами, которые с устрашающими воплями, называемыми
«боевым кличем», и томагавками накинулись на оставшихся в живых
Искореняющих.
Кончилось все практически сразу, рукопашной почти не было,
только оставшихся Искореняющих остервенело добивали томагавками
индейцы.
Серж подошел к куче тел. Такое он видел только в документалках
про Освенцим и другие нацистские концлагери. Только там подобные
зверства творили люди в черных мундирах, а здесь в того же цвета
сутанах. Мир опять скатывается к звериному нечеловеческому садизму.
Да что там, даже не звериному – зверь убивает, только когда хочет
есть или защищается. Люди – да просто за цвет кожи, другую речь или
убеждения.
Серж скользнул взглядом по груде тел и содрогнулся, увидев
маленькую детскую ручку, торчащую из-под других тел. Ручка
маленького ребенка, лет двух-трех, перепачканная кровью…
Серж сжал зубы, пытаясь унять ярость, и непроизвольно
схватившись за рукоять меча, зашагал к вождю, которому уже
притащили пленного командира Искореняющих. Святоша был жив, даже
очень, только руки и ноги были пробиты стрелами, что располагало к
неспешному вдумчивому разговору. На сытой холеной морде, искаженной
гримасой боли и ужаса, бегали маленькие поросячьи глазки.