— Что? Что это?
Передо мной была кривая, перекошенная хижина. Щели в гнилых
бревнах законопачены бурым мхом, в единственном крошечном окне —
тусклая пленка бычьего пузыря.
— Реальность. Вот так вот оно все на самом деле.
Да. Вот так вот. На самом деле — никаких замков. Только
сральня.
Я был весь мокрый и пыхтел, как бык во время случки. Бежал я
сюда, что ли? Как эта хромоножка за мной вообще поспевала?
Де Бов потащила меня в сторону и толкнула к лежащему у стены
бревну.
— Посиди пока тут, подыши, а я в дом пойду в дом, посмотрю что
там. Может, кто-то еще жив.
Я сел. Свалился, как кукла, у которой обрезали нитки. Во рту еще
стоял привкус приторной медовой сладости. Может, кто-то и жив. На
самом деле я в это не верил. Нихрена не верил. По-моему, де Бов
тоже — но ведьма права. Поглядеть нужно. Вот только не нужно ей в
такое место одной ходить.
— Я с тобой. Сейчас встану. Погоди.
— Да сиди ты, спринтер. Дыши воздухом.
Опираясь о стену, де Бов проковыляла мимо застывшей у порога
женщины и вошла в дом.
— Нет. Стой! Я уже иду.
Мотая головой, как вдребезги пьяный, я тяжело поднялся, упираясь
ладонью в стену. Видения еще мелькали передо мной, яркие, словно
рисунки в церковной книге. Мать. Булочки. Папаша. Замок... Дерьмо.
Какое же, мать твою, дерьмо. Хуже было бы только обделаться. Или
лучше? Что я вообще нес? Что ведьма слышала?
Вот дерьмо.
В бочке у крыльца обнаружилась вода. Вроде бы обычная. Чистая.
Глубоко вдохнув, я сунул голову в бочку. Терпел так долго, как мог
— до звона в ушах. Когда я вынырнул, фыркая и отплевываясь, де Бов
уже вышла из хижины. Лицо у нее было… лицо было…
— Живых нет?
— Никого. Кроме хозяев, — де Бов неуклюже привалилась к стене,
некрасиво скривив рот. Ведьма моргала — часто и неровно, словно ей
пылью в глаза сыпануло. Нужно было что-то сказать. Вот только я
понятия не имел, что именно. Поэтому я просто пошел к дому.
— Не заходи.
— Так плохо?
— Пиздец.
Одна часть меня была поражена тем, что леди использует такие
ужасные слова. Другая… другая уже понимала, почему слова именно
такие. Едва не задев плечом окаменевшую хозяйку, я вошел.
В хижине царил полумрак, густой, как гороховая похлебка.
Пришлось остановиться у порога, дожидаясь, когда в глазах
перестанет плясать радуга. Зрение постепенно прояснялось, и передо
мной проступала из сумрака низкая комнатушка, крохотная, как
просторный гроб. Хижина под потолок была завалена хламом. Сломанный
лемех, черенки от лопат, старые треснутые горшки, кучи тряпья,
кости и черепа — овечьи, собачьи, крысиные. В этом хаосе абсолютно
терялся малорослый, тщедушный хозяин дома. Он застыл возле
закопченного очага, вскинув в руках остро заточенный топор. Из
приоткрытого рта на реденькую бороденку бежала слюна. Я подошел
поближе и наклонился к топору, разглядывая бурые пятна. Мда. Это
точно не живица.