- Ну, мам, - улыбнулась, - как-то же справляются? Сами, самостоятельно. А у американцев, говорят, есть штатный инвентарь – резиновые куклы.
- И ничего такого в этом – забота о людях, - не согласилась она.
А я вспомнила вдруг, как Усольцев первый раз тянул из-под подушки к себе в чемоданчик мою ночную рубашку. Когда я удивилась, удивился в свою очередь и он:
- А на что, я, по-твоему, должен… любоваться?
- На фотографию? - пырхнула я.
- Это само собой, - чмокнул он меня и дохнул в ухо: - Только она Зойкой не пахнет. Дурочка… я не маньяк, - и оставил меня, стал собираться дальше, отвернувшись и договаривая: - Бывает, накроет... Особенно, если понервничаешь.
Я помнила этот разговор и свою дурацкую улыбку тогда, потому что так живо представилось - после трудного дня вся лодка… в каждой офицерской каюте… и все сопят и дергают. А уж если весь экипаж... Внутри все тряслось от еле сдерживаемого смеха. Но ему я этого не показала, а потом оно прошло, потому что я поняла, как он сказал это «понервничаешь»… И отвернулся. Не просто развлекаются. А что тогда? Спасаются так, что ли?
Дети, конечно, не слышали этот разговор, а если бы и услышали, то тогда еще ничего не поняли бы. Но то, что, уходя даже в маленькую автономку, папа в обязательном порядке кладет в свои вещи мамину рубашку, очевидно, было замечено. И может, спросили его об этом и он как-то объяснил, но не так, чтобы всю правду? Но, когда мальчикам было по одиннадцать и они уезжали в детский лагерь в Геленджике, Ромка потянул мою рубашку к себе в сумку. И ответил мне, будто не понимая - чего это мама тупит:
- Нюхать буду. А Серому дай другую… синюю с цветочками. Эта моя.
Даже сейчас стало смешно. И я рассказала маме о рубашках, мы даже посмеялись, но как-то уже невесело. Мама вздохнула:
- Господи… какой непроходимый дурак… Как же так, Зоя? Я не понимаю – как он мог? Любит же тебя.
- Не знаю, мама… он никогда не говорил, - глухо ответила я, опуская глаза.
- То есть как? – присела она на стул и уставилась на меня: - А как ты тогда вышла за него? То есть…
Я пожала плечами – не знаю как. Было другое - остальное, когда эти слова, конечно, важны и нужны, но не жизненно… Была эта наша сумасшедшая страсть и его тепло, и еще забота - в мелочах и глобальная – мужская, ответственная. А еще это волшебное «моя…». В такие моменты оно звучало сильнее всяких «люблю».