— У меня к тебе просьба, — нервно комкая ридикюль проговорила
Ханна Молс. — Она не сложная, пойди нам навстречу, пожалуйста.
— Да? — даже это короткое слово царапнуло связки.
Говорить какими-то более распространенными предложениями мне
мешал все тот же ком в горле, который словно застрял на полпути к
грудине и сейчас колол с каждым вдохом.
— Помоги увидеться с дочкой! — торопливо заговорила тетя. — Мы
не знаем где она, Адель! Не знаем, что с ней! Это изматывает и
убивает!
— Я тоже не в курсе, где ее держат, тетя, — попыталась
максимально мягко ответить я, понимая, что сейчас в женщине говорит
паникующая мать, а не здравый смысл.
Но Ханна Молс словно не слышала меня. Она щагнула вперед,
вцепилась в мою руку холодными пальцами и лихорадочно
зашептала:
— А лучше повлияй на магистра и поговори о заключении Лилит.
Можно же сменить это все на домашний арест?
— Повлиять?!
— Да-да, мы знаем, что он за тобой ухаживает и поверь совсем не
осуждаем, — в разговор наконец-то вступил дядя и даже помахал
руками, видимо, чтобы продемонстрировать, насколько они легко к
этому относятся.
— И потому вы сделали вывод, что я стану просить у него за
Лилит?
— У тебя есть что ему предложить, а нам совершенно нечего, —
развел руками дядя.
После острого разочарования во мне начала подниматься
злость.
Я вырвала запястье из хватки тети и отчеканила:
— Лишь то, что вами движет горе, хоть немного вас оправдывает
сейчас. Но в остальном ваша идея не просто бредова, она
оскорбительна.
Как ни странно, меня словно не слышали. Тетя твердила как
заведенная.
— Все будет в порядке. Мы проконтролируем ее, она никуда не
сможет выйти. Адель, это же не честно, это жестоко по отношению к
столь юной девушке! Ведь она просто ошиблась! Фатально
ошиблась!
— Да?..
— Да, конечно, — горячо подхватила тетя. — Это все книга ее
попутала! Сама Лилит очень хорошая девочка! Ты же ее знаешь!
— Вот именно. Я знаю. А вот вы - нет. Она никогда не была
хорошей девочкой.
— Нет, ты что, такая малышка… помнишь, как она играла на пианино
в своем розовеньком платьице? Такая милая, такая добрая.
Угу, а потом на этом пианино играла я. И “милая и добрая”, якобы
случайно опрокинула крышку и едва не прищемила мне пальцы.
— Помоги, племянница! — еще раз взмолился дядя.
— Как у вас вообще поворачивается язык о таком просить? — я
развернулась, к лестнице и остановившись на первой ступени, горько
усмехнулась и добавила: — Хотя да, это же не вы лежали, истекая
кровью на алтаре.