Управляет хором учитель, помахивает белой и тонкой рукою, а в хоре тоже знакомых много, один дискантом поет, другой – звонким и чистым альтом. Дежка вертится, на месте не стоит, и мать ее сзади одергивает, шепчет жарко на ухо:
– Отваляю по чем ни попало, у тебя щас других дум, кроме молитв, никаких быть не должно.
А там и другая не вытерпела молодайка, на голосы заиграла. Вывели ее под руки, а кругом зашептались:
– Порченая, должно, Кузьминиха, ведьма, испортила, пропасти с нее нету.
А белая рука учителя все помахивает, манит взор. Дежка шепчет сестре украдкой от матери:
– Вот в эту зиму учиться пойду и, наверное, буду петь на крылосе, голос у меня не хуже, чем у Махорки Костиковой, которую все село хвалит. А я, не дальше как вчера, в лесу ее перекричала!
Мать хвать Дежку за ухо да рядом с собой ставит:
– Ты, как свеча, перед Богом должна в церкви стоять!
Обедня еще не кончилась, а на середине выгона уже раскинули свои палатки приезжие купцы.
У большой палатки молодой приказчик, надрываясь, зазывает покупателей:
– Тульских, вяземских, медовых!
Выйдя с надкусанными просфорками из церкви, Дежка и Машутка обернулись, перекрестились на теплящуюся над входом лампаду, поклонились в пояс и разом заговорили:
– А я еще обет дала замуж не идти и всем скажу, чтоб меня не дразнили «Сенькой сопатым»!
– А я попрошу, чтобы отец отдал мне старые ясли, а мать попонки и приданого моего, а остатнее пусть себе заберут.
– Чтой-то ты, Дежка, я в толк не возьму…
– Да слушай, кума! Я ясли прикрою попонками, заставлю их на зиму снопами и удалюся от мира в пустынь.
– И я с тобой!
– Вместе нельзя, Машутка, да ты слушай! Только далеко в лес забираться на житие отшельное страшно мне одной. Надо думать, можно спастись и в яслях на огороде, если чисто и безгрешно.
– Ну, ясно дело, чтоб безгрешно.
– И еще я попрошу тебя мне простить, что ругала тебя черным словом, – и Дежка поклонилась Машутке в пояс.
– Когда это? – живо поинтересовалась Машутка.
– А давеча, кума, как на Орешку-то наскочили.
– А, вон ты про что, кума! Тогда уж и ты меня прости, Христа ради!
– Бог простит.
И обе кумушки снова поклонились друг другу в пояс, чуть лбами не стукнулись.
– Карамель царская, орешки воловские, – зазывали купцы народ.
– И тех, и этих хочется, да брат всего три копейки подарил, – вздохнула Дежка, – много не купишь.