Орехов было дадено вдосталь, и заканчивали государыня волосочесание уже в полном благорасположении. Филюшу велела из клетки немедля выпустить, дабы такой ум в неволе не томился, а порхал повсеместно.
Пернатый философ полетал туда-сюда, скептически покосился на малую и большую короны, с одобрением – на бюст Волтера, а потом уселся на этот бюст и принялся покудова за орехи.
Наконец Николай Семеныч в последний раз коснулся расческой воздушной матушкиной куафюры, вложил туда бриллиантовый гребень, поклонился, и государыня встали. В тот же миг господин Храповицкий по заведенному порядку положил на письменный столик стопку указов на подпись.
Государыня принялась за труды. В начале у ней завсегда добрые дела шли.
– Ну, Александр Васильич, докладывай, кто более всех в нашем внимании нуждается?
– Челобитная, ваше величество, от обер-офицерской вдовы Куцапетовой. Просит о вспомоществовании, с осьмнадцатью детьми одна осталась, горемыка.
Матушка потянулись было к гусиному перу, но в этот момент Лев Александрыч незаметно щелкнул тонкими пальцами. Филюша тут же взмыл в воздух, камнем упал на челобитную, повернулся к царице задом и выставил красное перо.
– Что сие значит? – спросила государыня.
– А сие, матушка, значит, – торжественно ответил Лев Александрыч, – что птичка перо свое не жалеет для ради человеколюбия. Дергай да подписывай!
Екатерина Алексевна прослезились, протянули ручку, ухватили жар-птицу за хвост, дернули – и подписали.
И с того дня и до самыя до в бозе кончины подписывала матушка-государыня все милосердные указы свои только рулевым попугайным пером.
Кончилось все ко всеобщему удовольствию. Филюше определили состоять при особе государыни в должности Собственной Ея Величества Жар-птицы. Льву Александрычу даровано было две тыщи душ за труды. И про Лебедяева вспомнили: пожаловали ему звание птиц-директора и табакерку с мопсами, табакерке же цена пятьсот рублёв.
* * *
С того самого утра вошел Филюша в небывалый фавор. Клетка золотая весь день напролет стояла открытая – летай, где хочешь, а он все норовил поближе к матушке. Бывало, сидит на августейшем плече и вдруг: «Молочка!» Берет государыня мейсенский молочник, собственной своей белоснежной ручкой наливает ему в золотое блюдечко, так он еще, шельма этакой, капризничает. Голову вот так набок склонит и – «Вкусно?» – спрашивает. Улыбнутся Екатерина Алексевна жемчужной улыбкой и отвечают ласково: «Вкусно, милый!»