– Вы что, в свинушнике живёте? Выйди сейчас же во двор, проветрись и дверь оставь открытой, – не унимался дед.
Мужики, прослышав о ненависти Писаренка к испорченному воздуху, устраивали на конюшне спектакль. Кто-либо, почувствовав гул в животе, тихонько подсаживался к деревенскому чистоплюю и вдруг – шарах! Во всеуслышание! Под общий гогот мужиков Кузьмич, сменившись в лице, резко поднимался и, обложив шутника по матушке, уходил.
– Шоб тебе, боров проклятый, ж… попрыщило, – бурчал он по дороге. Нашли смешное, ржут, как жеребцы стоялые. Хорошо, если дома уже все спали. Тогда он, неслышно прикрыв дверь, выходил на порожки хаты, усаживался, доставал кисет с махоркой, неспешно скручивал цигарку и курил, курил, пока не успокаивался.
– Батько, чё ты не ложишься, поздно уже, – участливо спрашивала Дуня.
Ох, эта Евдокия… Любовь давно прошла, в памяти осталась лишь внешность далёкой молодости: стройная рыжеволосая казачка, одетая по крестьянской мерке богато и красиво. В семье она была единственной дочерью среди трёх братьев, жила белой горлинкой «промежду сизых простых голубей», никакой работой не обременённая, избалованная всеобщим вниманием и заботой. Старший брат, Василий Зенец, уже присматривал для сестры жениха, чтоб не из бедных был и обязательно казачьего рода, как и многочисленные Зенцы в станице.
Два брата работали в обширном подворье по хозяйству вместе с отцом. Была своя кузня, которой заправлял Васька. Его так и звали в станице – Зенец-кузнец. Для работ в поле брали людей со стороны, в основном пришлых мужиков. В сенокос требовалось много народу, сезонная работа хорошо оплачивалась. Так в косарях у Зенцов появился Иван Писаренко, семья которого года два как обосновалась в Подгорной. Вот и приглянулся хозяйской дочери кудрявый Ваня. И стала она по вечерам тайком бегать на свидание к певуну и танцору, на которого поглядывала не одна девка. Прослышав про связь сестры с нанятым работником, Василий решил поймать пару на гульках и проучить слишком смелого ухажёра. ГолубкИ сидели на бревне, Ваня что-то рассказывал, Дуня тихо посмеивалась. На сестру цыкнул, чтоб шла домой, а Ивана оставил для душевного разговора.
Дуня со страхом ждала появления брата, уже перевалило за полночь, а его всё не было. И вдруг она услышала тихий, вперемешку со смехом разговор двух людей, по голосу узнала брата и Ваню. Господи, спаси и помилуй, всё обошлось по-мирному. Думала, забьёт до смерти ухажёра здоровенный братка, у него же кулаки с кувалду. Наконец цокнула калитка, и Василь спокойно прошёл мимо согнувшейся на завалинке сестры; открывая дверь в хату, буркнул: «Иди спать, страдалица, завтра обо всём поговорим».